Читать книгу "Тьерри Анри: одинокий на вершине - Филипп Оклер"

Более уравновешенные журналисты, которые до определенного момента придерживали свои эмоции и мнения в целях защиты как национальной сборной, так и тех воспоминаний, которые они бережно хранили о превосходном футболисте, почувствовали, что переломный момент пройден и что они уже не в состоянии более защищать того, кому нет оправданий. Более того, сам Тьерри оттолкнул многих из тех, кто не желал ему зла, а совсем наоборот; он еще больше закрывался от них в свой кокон, отказываясь разговаривать с кем бы то ни было, кроме подхалимов из его «близкого круга», не делая абсолютно никаких усилий, чтобы как-то скрыть свое презрение к каравану навьюченных животных, следовавших за ним по пятам. «Люди», он их называл – в его устах это звучало так, как будто он говорил об инфузориях в озере. Непомерный, даже истеричный характер линчевания Анри во французских медиа (и среди «обычных» болельщиков) не имеет никакого смысла, пока не осознано то, что, отрезая себя от толпы, как это сделал Тьерри, он тем самым подкармливал обиду многих, не только тех, кто находился в ложе прессы. Несколько абсолютно разумных комментаторов, которые годами напоминали себе о том уважении, которое Анри причитается за все достижения на поле, почувствовали себя освобожденными от своих обязанностей говорить о нем справедливо.

Долгое время какие-то голоса слышались на задах сцены; сейчас же зазвучал хор, взорвавшийся проклятиями, разыгрывался эпизод катарсиса – когда вы присматривались к нему повнимательнее, то он необязательно представлялся вам поучительным, но тем не менее его хорошо понимали зрители.

Непосредственно после фиаско на мундиале, 29 июня 2010 года, моя газета «Франс футбол» опубликовала фотографический монтаж лица Анри, отражающегося в разбитом зеркале. Вот настоящий образ Тьерри, хотело сказать тем самым издание. Мои уважаемые и доверенные коллеги, которые знали Анри еще с того времени, когда он стрелой ворвался в молодежную сборную, сейчас говорили о нем как о «невыносимом типе», который «всегда напрашивался и вот наконец дождался» и как он настраивал против себя почти всех своим двуличным поведением. «Он говорит с тобой о другом игроке, – говорил мне один из них, – и он просто втаптывает его в грязь – слишком медленный, слишком тяжеловесный, и так далее. Затем ты включаешь диктофон, и он говорит про того же футболиста, что он самый классный парень на земле. И вот ты выходишь из комнаты и думаешь себе: «А чему из того, что он сказал, я должен верить?» Это представляло собой какой-то жуткий порочный круг. Тьерри слишком рано узнал, без всякого сомнения, слишком рано, что в игре он практически никому доверять не мог. С тех самых пор – с того самого момента, когда другие пытались продать фунт его плоти в «Реал», он отказал себе в возможности доверяться другим, быть более открытым с людьми. Это стало механизмом самообороны, быть может, единственным способом, который он нашел, чтобы выкарабкаться из «игры», в которой он разбирался в то время очень плохо, кроме того, что он обожал пинать мяч и очень хорошо умел говорить о футболе; в этом он заслуживает понимания и симпатии, так как он стал жертвой манипуляций, но не их зачинщиком. Но когда он повзрослел и к нему пришел такой успех, о каком он только мог мечтать, обстановка коренным образом изменилась; теперь он обладал достаточной властью, чтобы избавиться от такого позерства, к тому же ему следовало бы сообразить, а проницательности ему хватало, что на самом деле друзей ты не выбираешь; надо рисковать, ставить ставки, быть готовым к тому, что тебя иногда могут ужалить – но также получать заслуженную награду. Ни на секунду я не усомнюсь в том, что именно на него постоянно давило: Тьерри Анри, должно быть, жил в очень одиноком месте очень долгое время, постоянно оглядываясь назад на то, что делалось у него за спиной, вместо того чтобы смотреть вперед. Восхваление его поклонниками «Арсенала» значило для него очень много; принять это не составляло абсолютно никакого труда, и не только потому, что его чувство собственного достоинства им подкармливалось до такой степени, что кружило ему голову. Это было безликое обожание. Ли Диксон, забив как-то (очень редкий) гол прямо напротив трибуны «Норд Банк» на «Хайбери», сказал, что если смотреть на толпу с поля, то ты видишь не компанию индивидуальностей, а бесконечную людскую поверхность, где каждый человек отличается от другого не больше, чем одна капля отличается от другой, – ты воспринимаешь толпу целиком, как океан, в котором нельзя выделить какую-то отдельную часть. Ты просто кидаешь себя туда, и появляется чувство, близкое к экстазу. Представьте, каково это – быть Тьерри Анри и жить с этим каждый день вашей трудовой жизни.

Однако в Южной Африке этот океан был очень далекой голубой точкой, плещущейся где-то в памяти, когда Анри наконец-то позвали на поле, чтобы он сделал то, что умеет лучше всего, а он все еще мог делать много, намного больше, чем предполагали его критики, на пятьдесят пятой минуте игры, уже проигранной Францией. Тьерри постарался сделать все возможное, чтобы стряхнуть настроение беспомощности, охватившее то, что осталось от его команды, а осталось от нее очень мало. 22 июня французские болельщики приветствовали голы, забиваемые сборной Южной Африки – в такой мере, что французская радиостанция «Монте-Карло» по сей день пускает в эфир слова комментатора Жана Рессеге, рассказывающего о незначительной поздней забастовке Флорана Малуды, как напоминание о том, до каких глубин мы пали. Франция проиграла 1:2, тогда как только победа с большим преимуществом давала им шанс обойти Мексику и Уругвай и попасть в одну восьмую. Алу Диарра, который от своего агента, а не от Доменека узнал, что его назначили капитаном, передал повязку Тьерри, когда играть оставалось меньше десяти минут. Вот вам и способ отпраздновать свой 123-й матч. Сто двадцать три матча за сборную: на девятнадцать меньше, чем Лилиан Тюрам, французский рекордсмен, но достаточно, чтобы обеспечить себе прочное место в первой полусотне международных игроков всех времен и народов, где большинство мест все равно востребовано игроками менее именитых футбольных наций. На поле, включая и этот день, Анри свою страну не подводил.

Вне поля все складывалось совершенно по-другому. На глазах таявшее сообщество его сторонников имело насчет своего кумира готовое объяснение: «Голова его не на месте», и съехала она у него в тот момент, когда Раймон Доменек сказал ему, что он сможет принять участие в четвертом чемпионате мира только в том случае, если согласится провести большую часть времени на скамейке запасных. Тьерри прекрасно знал, что недостаточная практика в первом составе «Барселоны» сказалась на его физической подготовке. Этот фактор обязательно должен был оказать более заметное влияние на игрока, привыкшего опираться на свою «взрывную» способность в большей степени, чем на технику, когда требовалось обыграть защитников. К тому же он никогда не являлся «игроком раздевалки» в том смысле, что роль ментора группы не была для него естественной, хотя в любом случае это амплуа с возрастом дается защитникам более легко (к примеру, фанаты «Арсенала» наверняка вспомнят неослабевающее влияние Мартина Киоуна на игроков команды, даже в последние пару сезонов на «Хайбери», когда время он проводил в основном на бровке). С другой стороны, Анри мог быть щедрым в его отношениях с отдельными игроками. Какое-то время он пытался предложить помощь нескольким молодым товарищам по французской сборной, подобно тому как он взял под свое крыло Давида Трезеге, когда этот француз аргентинского происхождения чувствовал себя в «Монако» очень отстраненным; и как он принял Робера Пиреса, старше его почти на четыре года, в Лондоне, в первые месяцы после его перехода в «Арсенал». Вот что сказал Патрис Эвра, еще одно дитя Лез-Юлиса, незадолго до мундиаля; слова эти, пронизанные незамаскированными искренними эмоциями, очень скоро еще аукнутся их автору: