Читать книгу "Истоки первой мировой войны - Джеймс Джолл"

на самом деле широко распространено мнение, что война была не только неизбежна, но и необходима: добродетели дисциплины и послушания, на которых настаивали фашисты после войны, они провозглашали и перед, началом войны. Итальянские националисты выражали свои чувства так: «В то время как слабоумные демократы кричали о войне как о жестоком наступлении устаревшей дикости, мы думаем о пей как о сильнейшем стимуле для тех, кто рожден слабым, остром и героическом средстве достижения власти и богатства. Людям нужны не только сильные чувства, но и другая добродетель, которая становится более презираемой и менее понятной, — повиновение»[371], Война рассматривалась как опыт, который может принести личное и национальное благополучие. Эта мысль сконцентрирована в известной фразе Маринетти, лидера итальянских писателей и художников-футуристов: «Guerra, sola igeeia del mondo?» Известный английский публицист Сидней Лоу сделал почти такое же замечание во время Гаагской мирной конференции; «Справедливая и необходимая война не более жестока, чем хирургическая операция. Лучше причинить больному немного боли и немного испачкать свои руки кровью, чем позволить болезни разрастись в нем настолько, что он станет себе и всему миру противен и умрет в медленной агонии»[372]. Во Франции правые националисты говорили такие же вещи. Писатель Абель Боннар писал в 1912 г.: «Мы должны принять ее во всей ее дикой поэзии. Когда человек бросает себя в нее, это не его инстинкты обновляют его, но добродетели, которые он обретает вновь… Это война все обновляет»[373].

Когда война началась, английские пресса, пропагандисты и религиозные лидеры призывали воспринимать войну через учение двух германских писателей — философа Фридриха Ницше и историка Генриха фон Трайтцке (которые произносятся соответственно Нитц-шей и Тратц-кей, как в одном памфлете то ли любезно, то ли ошибочно объяснялось читателям[374].) Выбор Ницше и Трайтцке был результатом германофобии, распространенной в первые месяцы войны. Снова и снова члены германского правящего класса, включая Мольтке и Тирпица, платили дань тому влиянию, которое оказали на них лекции Трайтцке в Берлинском университете, утверждавшего, что война — «народный трибунал, через который получит всеобщее признание существующий баланс сил»[375]. Во всех его исторических трудах и лекциях о политике, прочитанных между 1874 и 1895 гг. восторженной публике в Берлине, Трайтцке подчеркивал, что государство связано не индивидуальными нормами. Многое из того, о чем писал Трайтцке, сходно с идеями, распространенными в Европе, и не только германцы считали, что если государственный флаг оскорблен, долг государства требовать удовлетворения. И если удовлетворение не получено, оно объявляет войну, как бы тривиальны ни оказались обстоятельства для этого государства, оно должно напрячь каждый нерв, чтобы сохранить то уважение, которого оно заслуживает в системе других государств[376]. В этой системе государств защита национальных ценностей, материальных и духовных, является первостепенной, и высший долг государства организовать эту защиту: «В момент, когда государство провозглашает: «Ваше государство, существование вашего государства в опасности», — эгоизм исчезает и партийная ненависть умолкает… В этом состоит величие войны, тривиальные вещи полностью теряют ценность перед великой идеей государства»[377]. Трайтцке рассматривал Германию и Пруссию как государство, которое стало великим благодаря своей армии, отстоявшей это величие перед лицом Франции, Англии и римских католиков. И он отобразил особую параноидальную черту германского национализма, которая снова проявилась в 1914 г., — боязнь окружения их государства кольцом враждебных государств. Будущий министр иностранных дел Великобритании Остин Чемберлен молодым человеком посещал в 1887 г. лекции Трайтцке и писал в то время: «Трайтцке открыл мне новую сторону германского характера — ограниченность, высокомерие, нетерпимый прусский шовинизм"[378].

Если Трайтцке использовал широко распространенные концепции национального государства и необходимости войны для его сохранения, но преподносил эти идеи в форме рекомендаций, вытекавших из его взглядов на историю Германии, то теория Ницше была шире. Англичане, включая и редактора «Таймс», считали в 1914 г., что Ницше был некоторым образом ответствен за то, что война стала характерной для нации, не потрудившейся прочитать его книги, особенно «Так говорил Заратустра», которая стала бестселлером почти во всех странах Европы, не говоря о Британии. Позже делались попытки возложить ответственность на Ницше не только за первую мировую войну, но и за национал-социализм, однако это односторонняя интерпретация его сложного и противоречивого учения. В его трудах много того, что получило отклик в душах людей в 1914 г. и способствовало созданию интеллектуального климата, в котором началась война. Ницше не только призывал к действию и насилию, говорил о необходимости грубости и жестокости, о воле к власти, верил в то, что «война и смелость творят больше великих дел, чем любовь к ближнему», по он критиковал многие черты современного буржуазного общества — его лицемерие, лживость, его мещанство. Молодым людям по всей Европе за двадцать лет до войны Ницше начал проповедовать мысли об освобождении личности и политической свободе, а некоторым из них, таким как убийцы эрцгерцога Франца Фердинанда, — об освобождении через насилие. Книгу «Так говорил Заратустра» можно было найти в ранцах тысяч солдат в 1914 г., и не только в Германии, но и в России, где также, как сообщал корреспондент «Таймс», «почти все благородные души… жадно пили из источников Ницше»[379]. Хотя проповеди Ницше о личной свободе (стань тем, что ты есть) не обязательно говорили о войне, его постоянные упоминания о необходимости жестокого лекарства от болезни современного европейского общества находили много откликов у тех, кто принял и приветствовал войну.

Можно говорить о том, что у этих двух писателей аудитория была невелика, поскольку их читатели находились только среди грамотного населения. Но эти идеи, проникая в прессу, становились известны людям, которые отзывались на новый радикальный национализм и могли влиять на решения правителей Европы в 1914 г. Конечно, молодые люди, которые пошли воевать, были полны идей о необходимости войны как средства освобождения и достижения новой национальной солидарности. Во Франции, к примеру, в 1912 г. два писателя под псевдонимом «Агатон» опубликовали обзор мнений парижских студентов. Авторы обращались к аудитории в республиканском академическом заведении, традиционно готовившем французскую политическую элиту. По крайней мере, эти несколько сотен молодых людей (ничего не сказано о взглядах девушек) были более склонны к войне, чем предыдущее поколение[380]. Это свидетельствует, насколько идеи, особенно Мориса Барра, влияли на студентов факультета права и Свободной школы политических наук, хотя есть данные о том, что студенты других групп не делились своими взглядами и были, например, против принятия закона об увеличении срока службы до трех лет. В любом случае, эта группа французской элиты не имела возможности оказывать влияние, поскольку