Читать книгу "Книга Фурмана. История одного присутствия. Часть 4. Демон и лабиринт - Александр Фурман"

И вот теперь Фурману вдруг пришло в голову, что Лапшина можно привлечь к «операции по спасению Морозова». Если бы он поехал с ними на вокзал, то с его помощью было бы намного легче убедить Морозова вернуться. Да и в случае каких-нибудь уличных неприятностей он тоже вполне мог пригодиться… Фурман на бегу объяснил Славе, что происходит, и тот, мягко усмехнувшись, согласился ему подыграть.

Морозов, похоже, совсем затосковал в ожидании. Он даже не слишком удивился тому, что к ним присоединился Лапшин, которому якобы тоже срочно нужно было попасть в Москву по какому-то важному делу. Главным для него было наконец вырваться отсюда и куда-то ехать, двигаться, неважно с кем.

Троллейбус появился через семь минут. В дороге Фурман с Лапшиным стоя поддерживали какой-то необязательный разговор (точно два санитара, сопровождающих буйного больного), а Морозов сидел, молча глядя в темное окно.

Вокзал, естественно, был пуст.

Первая утренняя электричка уходила около семи, но безумное намерение Морозова заночевать прямо здесь удалось нейтрализовать совместными дружескими усилиями. Фурман поспешил «ради смеха» предложить еще более радикальный вариант – идти в Москву по шпалам, заходя передохнуть в пристанционные ночные поселки. Если ничего с нами не случится, к утру как раз доберемся до какого-нибудь Обнинска… «Страшилка» вроде бы сработала, но после этого Морозов сломался. В нем как будто разом кончился заряд, иссякла всякая энергия. Он сильно побледнел, его вдруг слегка качнуло, глаза остекленели.

Фурман с Лапшиным весело затормошили его, а потом перепугались – вдруг это сердечный приступ? Может, надо вызвать скорую?.. «Ребята, ничего не надо, со мной все в порядке… – хрипло произнес Морозов, еле ворочая языком. – Просто я не спал три ночи подряд, и меня немного срубает…»

Его бережно загрузили в троллейбус, посадили у окошка, и он тут же заснул. Немногочисленные поздние пассажиры посматривали на них с осуждением – мол, как же это вы допустили, что ваш приятель так нализался! Лапшин, сидевший рядом с Морозовым в своем приличном сером костюме и белой сорочке, с хорошим кожаным портфелем в руках, хладнокровно прикрывал его собой, как зонтиком, от этих недовольных взглядов. Фурман садиться не стал и, стоя в проходе, ненавязчиво загораживал спящего друга спереди. Ему было грустно. Человек устроен слишком сложно. И с этим ничего невозможно поделать.

«…М-м, все в порядке, я не сплю, – не открывая глаз пробормотал Морозов, когда его тихонько потрясли за плечо. – Мы уже выходим?»

Фурман с Лапшиным под локотки довели его до спальни. Поднимаясь по лестнице, он до смешного удачно симулировал бодрость и ясность ума, но, едва присев на койку, как подкошенный повалился на спину и мгновенно отключился. Они сняли с него пыльные полуботинки и накрыли его сверху курткой. Вокруг сновали люди, громко переговаривались, смеялись – но Морозов уже ни на что не реагировал.

Ближе к одиннадцати наступило время общего угарного веселья, однако присоединяться к нему у Фурмана не было никакого желания. Обойдя несколько раз все коридоры и заглянув во все двери (кое-где на столах уже стояли бутылки), он так и не нашел ни одного из тех, с кем собирался поговорить. В конце концов он осел в пресс-центре, руководительница которого опознала его как «представ и теля молодежной журналистской команды Наппу и Мариничевой» и пригласила принять участие в подведении информационных итогов дня. Заседание проходило довольно тухло, и хотя Фурман записал какие-то статистические данные для отчета Наппу, интерес у него вызывала лишь сама эта знакомая молодая женщина, жена известного московского педагога-неформала. Он даже решился выступить с небольшим конструктивным замечанием по организации сбора – и похоже, это было оценено, потому что потом его позвали на ночной Совет комиссаров…

Когда Фурман в начале четвертого добрался до своей койки, Морозов по-прежнему пребывал в глубокой отключке, а в темной палате передовые педагоги, съехавшиеся сюда со всей страны, по очереди рассказывали матерные анекдоты. Безусловным чемпионом среди них оказался доктор физико-математических наук Рогачев. Фурман вдруг понял, что слышал об этом человеке от комиссаров петрозаводского лагеря «Ивинка»: он был основателем и лидером их отряда, а потом уехал работать куда-то в Сибирь и бросил их, но его «сироты» с гордостью говорили о нем как о блестящем интеллектуале (видимо, подчеркивая тем самым свое отличие от «товарищей»). Тихонько лежа под одеялом, Фурман терпеливо ждал, что эта легендарная личность проявит себя не только как неиссякаемый кладезь пошловатых анекдотов, но увы… «Ох уж эти странные неугомонные взрослые дядьки… – грустно думал Фурман, засыпая. – Предводители молодежи!.. И тетьки тоже хороши…»

Утром Морозов вскочил спозаранку бодрый, как огурчик, а Фурман, естественно, только к завтраку еле-еле продрал глаза…

Перед отъездом Фурман нашел Лапшина и поблагодарил его за помощь. Слава захотел лично попрощаться с Морозовым, поэтому они вместе спустились в вестибюль. Во время теплого дружеского рукопожатия Морозов вдруг удивленно спросил его: «Подожди-ка, а ты разве с нами не едешь? У тебя ведь в Москве было какое-то срочное дело… Или я опять что-то напутал?» Лапшин смутился, и Фурману пришлось спешно соврать, что у Славы изменились обстоятельства и в Москву ему уже не надо.

«Да, просто я должен был сегодня – точнее, вчера ночью, – подписать несколько важных бумажек у одного крайне занятого человека. В общем, это связано с квартирными делами… Но я с ним созвонился, и мы договорились перенести нашу встречу на пару дней», – длинно и путано объяснил Лапшин. (И зачем ему понадобились все эти нелепые подробности?! Хорошо еще, что Морозов не заинтересовался, где здесь Слава нашел телефон и кто разрешил ему сделать междугородний звонок…) «Ну как знаешь, – сказал Морозов. – Всё, пока! Увидимся в Москве».

Выйдя на улицу, они с наслаждением втянули свежий и прохладный утренний воздух. «Ура, свобода! – за смеялся Морозов, а потом заметил, что без Лапшина им будет даже лучше: – Между нами говоря, он ведь довольно занудлив. А дорога-то длинная…»

Народу на вокзале было подозрительно мало. Выяснилось, что они точно вписались в дневное «окно»: последняя перед перерывом электричка ушла десять минут назад, а следующая будет только через три с лишним часа. Калуга явно не хотела их отпускать.

Они купили билеты и снова вышли на привокзальную площадь. «Мне почему-то кажется, что мы здесь уже бывали, и даже не один раз. Только время суток, по-моему, было другое. Может, мы с тобой попали в петлю времени?» – мрачно пошутил Фурман. Он вяло предложил вернуться на слет, немножко поспать, а потом, может быть, и пообедать на дорожку – все равно спешить уже некуда. Но Морозов считал, что о возвращении не может быть и речи: если двигаться, то только вперед! Тут ему в голову пришла какая-то мысль, и, попросив Фурмана по дер жать его сумку, он стал тщательно перетряхивать все свои карманы.

– Чего ты потерял-то? – спросил Фурман.

– Сейчас, подожди минутку… – озабоченно пробормотал Морозов.

– А я ничем не могу тебе помочь?