Читать книгу "Русский лабиринт - Дмитрий Дарин"

Помимо чтения прозы Дмитрия Дарина, у меня есть ещё опыт – разговоров с ним. Разговоры бывают разные – например, «за жизнь вообще»; а тут – о нашей, о русской жизни. Так что это даже совсем и не помимо даринского творчества, а прямо по существу его.

Дмитрий Дарин, например, уговорил меня дважды вчитаться в его повесть «Барак». И это же я советую каждому: словно проехаться вместе с автором по России поездом дальнего следования. Сказал ведь один советский поэт (имени его не назову, не хочу вас задеть): «Садись-ка, миленький, в автобус – и с населеньем поезжай». Так и надо; ведь где-то здесь проступит и объёмность, и существо дела.

Кто-то может ощутить и разницу с писателем – ну, в каких-нибудь отдельных взглядах. Но главное – почувствовать родство. Что до меня, то помню время, когда мне совсем нечего было сказать о людях, подобных Дарину. Во первых, если вам двадцать или около, а будущему писателю только год, он заслуживает лишь надежд, но никак не оценки. Во-вторых, посудите сами: у нашего поколения была война, то есть её сиротские последствия, тяжёлый труд с детства и даже пролитая кровь (ну, скажем, наименьшее: ГДР, Польша, Венгрия). А у них? Так что на своём третьем десятке – я «каких-то там пятнадцатилетних» не жаловал; и даже родившиеся в 1943—1944-м были мне несколько подозрительны: ибо чем занимались в войну их отцы-матери?

Так думалось и в школе, и в университете, где я учился вместе с людьми послевоенного рождения.

Так думалось; но думалось всё же… неверно. В лице Павлика Горелова, Александра Сегеня, Сергея Лыкошина, Сергея Куличкина, Михаила Попова, Евгения Шишкина я встретил людей, не хуже нас знающих, что такое правда. Они не менее русские, чем мы, и их память восходит к тем же святыням, что и наша. И даже жалко, что вот Павлик, острый, хваткий и зоркий, вдруг удалился куда-то в сторону.

Однако мы о Дарине. Список, что я только что выстроил, можно сокращать, но среди настоящих и достойных – Дарину самое место. Да он и покрепче многих названных. Сын морского офицера, обошедшего все материки, он внук человека, что был примерно одних лет с нашими отцами (а ведь это фронтовики). В наших войсках, причем отборнейшего свойства, служил и он. Сужу только по его речи и языку: видал человек виды! Живо и хлёстко. Причем подлинный писатель, он умеет жить чужими жизнями, чужой судьбой. Как мы многие, как двенадцать миллионов человек, он вроде топчет сейчас в основном московскую землю. Но, досконально зная всю нашу страну, от Мурманска до Сталинграда и Владивостока, он к истерикам и кошмарам нынешней столицы не имеет никакого отношения.

Кроме разве что отношения резко отрицательного и презрительного. Вглядитесь в иные закоулки «Русского лабиринта»: мир вероломства, ворованных состояний; мир дутых величин, мир ходкого бизнеса мыльных пузырей и ад нищеты. Орды телевизионных холуёв всего этого.

И рад бежать, да некуда; ужасно! И как раз Дмитрий Дарин с этим мороком – в состоянии войны. Так что пускай мы, увы, не воспроизвели в детях самих себя и своих отцов; но если, поколением моложе, у нас есть такие, как Дмитрий Дарин, на них в вихре нынешних шабашей можно положиться. Кое в чём важном для всех они разберутся не хуже нас многогрешных.

Дарин и разбирается в происходящем. Он, как я узнал, глубокий эконом: то есть – экономист и доктор наук по этой части. Слыша слово «экономика» сегодня, хочется схватиться за пистолет. Но Дарин-художник знает гораздо большее, чем деньги – товар – деньги, и мир, где всё только продается и покупается, ему как раз чужд.

И если заговорить теперь о другом – о симпатичном писателю рядовом русском нестоличном человеке, то и он, конечно, не лишён слабостей; и лишь по чувству юмора и по своей доброжелательности Дарин ему охотно прощает многое. А ведь не надо бы? А ведь нашему автору заметно – в гуще обыденно-сносного – то, что так скорбно засвидетельствовал его кумир, для каждого русского хороший парень Серёжа Есенин? Есенин, кстати, герой чуть ли не всей даринской публицистики, даже отчасти его прозы; и он говорил:

Видел ли ты, как коса в лугу скачет, / Ртом железным перекусывая ноги трав? / Оттого, что стоит трава на корячках, / Под себя коренья подобрав … Так и мы – вросли корнями крови в избы, / Что нам первый ряд подкошенной травы?

И вот почему он нас, первый ряд подкошенных, не волнует-то? А просто —

Только бы до нас не добрались бы,

Только нам бы, только б нашей не скосили, как ромашке, головы.

Хотя сейчас-то ясно – беда добралась до любого, особенно если он сам по себе. По всему по этому в книге «Русский лабиринт» Дмитрий Дарин и его герои вдумываются, есть ли выход. Иногда это делает сам писатель – то есть делает прямо, как арбитр, в своих художественных сюжетах или же как собственно публицист. А иногда герои, саморазвиваясь, даже и без указки автора и словно вслепую, но тоже ищут правды, ищут хотя бы лазейки из окружения захватчиков и полицаев, из сетей лжи. Излечился же калека (в одноимённом рассказе) от паралича воли, от ненависти к людям. Вспомнили же, как это у Дарина, бывшая жена и далекая-далекая дочь своего бывшего главу семьи бедолагу Платона. Это тоже лазейка к свету. И нашла же сестра давно потерянного брата, как ещё в одном рассказике?

К примеру, я – по прочтении как раз этой вещи – заплакал. Казалось бы, чего плакать-то? У меня самого ни сестра, ни брат никуда не терялись; отец – он знаю в какой братской могиле: мирно лежит под Мозырем; и не бандит-хулиган его убил, а немец. Но все равно: разбирает какое-то…простите, чувство. Таково дарование писателя: будить родственное отношение к хорошему. Да он это даже и осознанно проповедует: непротивление добру. А ведь мы не только боимся зла в других: мы гасим добро в себе; не знаю, сам ли писатель пришёл к этому или услышал от умного попутчика, – однако если и мы примем это правило, вреда миру не будет.

Следуйте же, обогащая свой опыт, за далёкими маршрутами Дарина. Как много мест можно повидать: Ишим, Листвянка, Бодайбо; с детства люблю сами эти слова, сам их вкус и запах. Уверяю: там живут точно так, как рассказывает Дарин. Вчитайтесь в тот же «Барак», вглядитесь в сию русскую резервацию – с явными отголосками горьковского «На дне» и с подсказкой: вот и мы через 100 лет, а опять попали туда же. Перед нами – срез множества наших вопросов; он даже и в коротком рассказе «Гитлер» – снова беседа разномастных попутчиков-пассажиров. Это срез и наших судеб, и нашей демографии – от людей пропащих, незаможних-лядащих и немудрящих до бодрых, твёрдых и настоящих, как в «Дне десантника». Они ведь должны выжить, сохранив человеческий облик; причём сохранить не только собственное «я», но и наше братское, семейное, общенародное «мы».

Стойко-непримиримая к супостатам, часто явно наступательная и нередко ироничная проза Дарина в этой книге – не первая проба его пера. Но и она достойна приветственного напутствия. В писателе чувствуешь и личное духовное здоровье, и добрую, надёжную и живучую породу. Сообразно этому будут и дальнейшие плоды.