Читать книгу ""Я" значит "ястреб" - Хелен Макдональд"

Уайт бежал из школы, начав жить в лесу. Но поселился он в доме, от которого старая дорога вела прямо к школьным дверям. Он достиг свободы, изменив свою жизнь, но никуда не ушел от того представления о свободе, которое выработала в нем школа. В школе ты переходишь из одного класса в другой, получая все больше власти и привилегий, пока наконец не заканчиваешь учебу и не уходишь. Именно это понятие свободы – как естественного окончания образования, полного испытаний, – никогда не покидало Уайта, и оно проявилось, когда он удлинил тренировочный шнур непрочной бечевкой. Будучи школьником, он понимал, что ребята, которыми он сейчас командует, в один прекрасный день станут командовать другими. Будучи учителем – тоже. И будучи сокольником. В глубине души он знал, что воспитывает своих подопечных, готовя их к тому времени, когда они станут свободными.

Глава 25

Волшебные места

Прошло десять дней. Вчера вечером дали плохой прогноз: штормовые нагонные воды грозят затопить Восточную Англию. Я всю ночь просыпалась, прислушивалась к дождю и волновалась, как выдержат ливень и подъем воды стоящие вдоль побережья дома-фургоны с такими ненадежными серебристыми стенками. Но в последний момент шторм отступил, и утро засияло голубизной, словно лужа.

После обеда мы с Мэйбл отправляемся на холм. Злые порывы ветра треплют кусты живой изгороди и, пока мы взбираемся по тропинке, засыпают нас листьями. К подошвам липнет грязь, и я вижу на ней фазаньи следы. Слышится «чак-чак» дроздов-рябинников: их стайки облюбовали боярышник неподалеку от пастбища. Но стоит нам приблизиться, как они слетают вниз, потом перемахивают через живую изгородь и удирают один за другим, точно маленькие черно-белые молнии. Мне радостно их видеть. Пришла настоящая зима. Мэйбл тоже вся светится от счастья. В еле скрываемом возбуждении она шевелит хвостом, перья у нее на животе распушились, прикрыв цепкие пальцы, а глаза на солнце сверкают серебром. Если бы она могла говорить, она бы запела. Во мне что-то изменилось. Сегодня мне труднее примерить на себя обличье этого изящного, настороженного и бессловесного существа – ястреба. Или, наоборот: в ястребе мне видится больше человеческого, чем обычно. В двадцати шагах от нас на тропинку выскакивает кролик, и моя Мэйбл сразу же бросается за ним. Она взлетает на тополь и садится на тонкую, почти вертикальную ветку, пригибаясь под ветром, худая, словно горностай. Оглядывается. Что-то замечает. Перелетает на другое дерево, смотрит вниз. Потом возвращается на тополь. Я протягиваю ей руку в перчатке. Она тут же летит ко мне, и мы идем дальше. «Ра-а-а», – говорит она. Еще.

Неподалеку от скатанного в тюки сена мы пробираемся сквозь лесную опушку, а потом идем на край верхнего поля. У меня в голове туман. Я попыталась снять вызванную лекарствами усталость, выпив за завтраком две чашки двойного эспрессо и газировку с кофеином после обеда, и очень надеюсь, что лекарства не дадут разыграться жуткой паранойе, которую неизбежно должен вызывать такой избыток кофеина. Мэйбл фиксирует глазом стаю диких голубей на пашне в четверти мили от нас и, похоже, собирается броситься туда. «Не глупи, Мейб», – говорю я, но она все равно рвется в их сторону. Тьфу! Она смотрит мне прямо в глаза. Дай же мне поохотиться!

Даю. Мы пробираемся вдоль края следующего поля, увязая по грудь в чертополохе; руку с Мэйбл я поднимаю повыше, чтобы уберечь птицу от колючек. Она держится крепко всеми восьмью пальцами, сопротивляясь хлещущим в лицо сильным порывам ветра. И вдруг совершенно неожиданно из сухой травы в том месте, где заканчивается моя тень, выскакивает самец фазана в оперении красновато-коричневого и бутылочно-зеленого цвета. Его хвост развевается во все стороны, первостепенные маховые перья заострены. Мэйбл уже почти нагоняет его. Фазан поворачивается и бежит по ветру. Мэйбл уже совсем близко, до кончика его хвоста остается не больше пятнадцати сантиметров, но ей еще ни разу не приходилось летать в такую ветреную погоду и никак не удается рассчитать момент нападения. Ветер сдувает ее немного в сторону, так что фазан успевает увернуться и, с трудом хлопая крыльями, летит в лес. Мэйбл – за ним, и оба исчезают из виду. Только я собираюсь бежать следом, как Мэйбл уже возвращается обратно. Она несется над самыми верхушками деревьев, как истребитель «Мустанг» в фильмах о войне. Грациозно описывает дугу, прорезая воздушные потоки, преграждающие ей путь. Вот она я! Мэйбл снова сидит у меня на руке с идиотской улыбкой, всем своим видом говоря: «Ну, что ты об этом думаешь?».

Дни все больше погружаются в зиму. Вокруг тишина и спокойствие. Я ловлю себя на том, что по утрам гляжу на небо, и оно мне нравится. Куда-то исчез мой расчетливый взгляд сокольника, которого интересует лишь скорость ветра, поведение ястреба, возможные осадки. Я звоню старым друзьям, строю планы на будущее. Ищу, где бы снять дом. Меня навещает мама. Я снова иду к врачу, чтобы обсудить, как проходит лечение. Он говорит, что усталость и туман в голове – это побочное действие лекарств и оно скоро пройдет.

Американский писатель и эколог Альдо Леопольд однажды сказал, что охота с ловчими птицами – это деятельность, в которой уравновешиваются дикое и домашнее. И касается это не только ястреба, но и охотника – его сознания и сердца. А потому ее можно считать идеальным хобби. Я начинаю чувствовать, как во мне появляется такое равновесие и как растет расстояние между мной и Мэйбл. Еще я вижу, что ее мир отличается от моего, и отчасти даже удивляюсь, что когда-то я могла думать иначе.

Потом я начинаю совершать неожиданные поступки. Увеличиваю вес Мэйбл и позволяю летать во время охоты, как ей вздумается. Это не по правилам. «Никогда не давайте ястребу-тетеревятнику охотиться самостоятельно, – написано во всех книгах. – Такая независимость приведет к тому, что вы потеряете своего ястреба». Я знаю, что не должна ее отпускать, пока перед ней не окажется добыча. Но что я могу поделать? Сегодня в мороз мы с Мэйбл поднялись на гребень холма, откуда открывается вид на весь Кембриджшир, на его леса, поля и рощи, ярко освещенные золотистым солнечным светом, и я замечаю, что Мэйбл нацелилась слетать на разведку к живой изгороди по ту сторону холма. Я ее отпускаю. У нее просто потрясающие тактические способности. Она спрыгивает с моего кулака и скользит над землей на высоте ладони, используя в качестве прикрытия волнообразный рельеф местности. Мэйбл набирает скорость. Под ней мелькает, поблескивая, замерзшее жнивье. Она огибает вершину холма, а потом расправляет крылья и начинает планировать к подножию, используя силу тяжести и подъемную силу; там, в доброй сотне метров от меня, она с быстротой молнии перелетает через изгородь, внезапно раскрыв, точно соцветие, кремово-белые перья, и мчится дальше вдоль той стороны кустов, где мне ее уже не видно. Все это время я бегу следом, ноги вязнут в грязи, и я чувствую, как земля тянет меня к себе, но ведь без нее я не смогла бы перемещаться в пространстве.

Я нахожу свою птицу в кустах: она сидит, вцепившись в кролика. «Мэйбл, – говорю я, – ты ведешь себя как дикарка. Стыдись!» Такая охота здорово треплет нервы, но что может быть прекраснее! Я проверяю ту связь между нами, которую сокольники некогда называли любовью. Эта связь все еще достаточно крепкая и вроде бы не должна разорваться. Если только когда-нибудь… кто знает? Я еще больше увеличиваю вес ястреба, и мир постепенно раздвигает свои границы. Да, я испытываю судьбу и вполне отдаю себе в этом отчет.