Читать книгу ""Я" значит "ястреб" - Хелен Макдональд"

«Она не в том состоянии, которое требуется, – мысленно твержу я, пока мы едем в машине. – Ты ее потеряешь». Так два дня спустя голос разума велит мне вернуться домой. Но я все-таки еду дальше. На ветровом стекле появляются крапинки дождя, а на левом окне косые полосы. Вылезут кролики из нор в такую погоду? Возможно. Я припарковываюсь в грязи у мокрого забора на дальнем конце поля. Мэйбл не в яраке, но осматривается с интересом. «Пусть будет, как будет», – думаю я, меняю ей опутенки и отпускаю. Она загоняет кролика в нору и взмывает на дуб. Я свищу, но, похоже, она не слышит. Мелкий дождик переходит в настоящий ливень. И я начинаю понимать, что в пространстве между нами что-то переменилось. Обычно мы обе существуем в атмосфере напряженного внимания. Когда Мэйбл взлетает на дерево, все мои мысли обычно направлены на нее, и она, в свою очередь, тоже держит меня в поле зрения. Сейчас этого нет. Мэйбл меня игнорирует.

В том, как сокольник глядит на своего ястреба, усевшегося на высоком дереве, есть что-то религиозное. В семнадцатом веке сэр Томас Ширли писал, что поскольку ястребиная охота заставляет нас смотреть в небо, ее можно считать занятием нравственным. Здесь есть явное сходство с моим стоянием на коленях, когда я просила об искуплении грехов у некоего равнодушного божества. Мэйбл летит дальше и углубляется в рощицу. Я за ней. Но ей все так же нет до меня дела. «Посмотри сюда, Мэйбл!» – мысленно зову я, вскинув голову к верхушкам деревьев. Но она не смотрит. Пробираясь за ней по темным следам на голубой траве, я оказываюсь на какой-то лужайке – это явно частная территория. Мэйбл метрах в девяти надо мной, и я начинаю кричать и свистеть как ненормальная. Льет проливной дождь. Скачу под деревьями туда-сюда. Подбрасываю высоко в воздух тушки цыплят. Они шлепаются назад в траву, но птица даже не поворачивает голову, чтобы проследить за грустной параболой их полета. Я снова свищу. Машу руками. «Мэйбл, – кричу, – спускайся!»

Наверху огромного георгианского дома, который я изо всех сил старалась не замечать, скрипит подъемное окно. Из него выглядывает горничная. Черное платье, белый фартук и белый чепчик. Ничего удивительного. Гоняясь за своей ястребухой, я попала в прошлое. На дворе 1923 год. И я в любой момент могу увидеть Пуаро, неспешно направляющегося ко мне через лужайку. Уже потом до меня дошло, что, вероятно, я помешала какому-то развлечению в эротическом духе.

– Вы в порядке? – кричит из окна женщина.

– Простите меня! – кричу я в ответ. – У меня потерялся ястреб. – Показываю куда-то в верхушки деревьев. – Я пытаюсь его найти. Извините, что зашла на вашу территорию. Я скоро уйду. Мне просто очень нужно его отыскать.

– Ах вот как.

На секунду женщина задумывается, глядя на дерево. Потом переводит взгляд на меня.

– Ну… ладно. Просто я хотела удостовериться, что с вами все в порядке.

Окно захлопывается. Звук довольно громкий, и Мэйбл вздрагивает. Перелетает с одного дерева на другое, уводя меня с лужайки к кромке леса. Деревья здесь выше, так что теперь она кажется мне не больше наперстка. Ее покрытая блестящими каплями грудка отражает неяркий свет. И вдруг, откуда ни возьмись, появляется ее уменьшенная копия, маленький двойничок. Самка ястреба-перепелятника слетает ниже, глядит на мою Мэйбл, разворачивается и спускается еще ниже. Как если бы вокруг Питера Пэна кружила его собственная тень. Мэйбл перелетает на другое дерево. У меня уже нет разумных мыслей. Я знаю только, что сейчас она ко мне не вернется. Нужно просто следовать за ней, продираясь через кустарник, с безумной донкихотской решимостью.

«Снежноягодник, – констатирую я, когда белые шарики задевают мою охотничью жилетку. – Кажется, викторианские егеря сажали эти кусты, чтобы в них могли прятаться фазаны. О нет! Только не это!» Но стоило мне подумать о фазанах, как Мэйбл срывается с макушки дерева, огибает ветку и, почти совсем сложив крылья, под углом пятьдесят градусов кидается вниз. Дух захватывает, как великолепен ее полет, но у меня нет времени любоваться – надо бежать следом. Подлезаю под электрической изгородью, и сердце мое обрывается: Мэйбл проникла в фазанье царство. Фазаны везде. Нам нельзя здесь находиться. Нам нельзя здесь находиться. Я слышу, как звенит ее колокольчик. Куда она делась? Мэйбл там, за грязной канавой. А я в лесу. Тихо, даже лист не шелохнется, и мне становится страшно. Но вот я улавливаю топотание фазаньих лапок. Вижу одного, двух, трех, в смертельном ужасе прижимающихся к земле. Метрах в девяти от меня несется сломя голову самец фазана с синим хвостом и ярко-медным оперением, такими заметными на фоне взметенных с земли листьев. Мэйбл атакует его сзади. Это как порыв ветра, несущий ангела смерти. Я не могу ничего сделать. Никто не может. Трудно поверить, что она способна лететь с такой скоростью, почти без усилий опускаясь по глиссаде, которая внезапно обрывается: Мэйбл вонзает в фазана когти обеих лап как раз тогда, когда тот успевает сунуть голову в кустарник. И сразу же начинается кровавая расправа. Во все стороны разлетаются листья и перья, фазаньи крылья колотят воздух, я, пригнувшись, бегу к ним.

Едва не падаю в обморок от напряжения – грязная, перепачканная землей, потная, я чувствую, как во мне зашкаливает адреналин. Адреналина полно и в ястребе. Он продолжает добивать фазана, хотя тот уже мертв. Топчет, топчет, сжимает, топчет, когтит, стискивает, снова топчет. Листья все летят, пока он танцует на нем. Глаза горят дьявольским огнем, клюв открыт. Вид устрашающий. Но постепенно ястреб успокаивается. А я все время оглядываюсь, не видел ли кто нас. Вроде бы никого. Я скармливаю Мэйбл всю еду из карманов и вдобавок даю фазаньи голову и шею. Остальное прячу в большой задний карман жилетки, хотя приходится сломать пополам длинные перья фазаньего хвоста, чтобы, высовываясь из-за молнии, они нас не выдали, и виновато забрасываю кучей листьев место преступления. Потом мы, крадучись, пробираемся назад к машине.

У меня нет сил. Из четырех углов поля, по которому мы идем, со всех сторон одновременно начинают кричать фазаны. Взад-вперед перекатывается ужасный, гулкий звук, как из бочки, словно для эффекта эха кто-то нажимает правую педаль пианино. Звук усиливается, превращаясь в кошмарную непрерывную какофонию, больше похожую на артобстрел, чем на птичье пение. Это обвинительный клич. Я действительно виновата. Как браконьер, украла фазана, предназначенного для чужой охоты. Но я не хотела. Почти произношу это вслух. Так вышло случайно. Мне становится немного легче, когда фазаньи крики стихают. Но вдруг, когда мы сворачиваем к машине, гвалт возобновляется. Наказанная за свой грех и едва не потеряв присутствия духа, я уезжаю. Фазанов больше не видно, но меня мучает совесть.

На моих глазах меняется пейзаж. Зима не просто уступает дорогу весне – земля медленно покрывается пятнышками и линиями, несущими красоту. Сегодня в обед на холме проглядывает еще неокрепшее солнышко. Дует свежий западный ветер. Когда я снимаю с Мэйбл клобучок, ее зрачки сужаются. Она щурится от удовольствия. День на редкость ясный. Красный флажок над грядой холмов хлопает на ветру, вдали слышны ружейные выстрелы. Мачта радиоантенны на горизонте словно нарисована чернилами поверх теней, линий, участков земли, волнами подбирающихся к меловым холмам передо мной. Мы поднимаемся по тропинке. Если посмотреть с вершины холма вниз, можно увидеть весь Кембриджшир. Свет сегодня обманчив. Кажется, что крыши домов и шпили находятся на расстоянии вытянутой руки, город, точно шахматная доска с фигурами, просвечивает между голыми деревьями, и я могла бы взять массивную башню библиотеки Кембриджского университета и переставить ее на шесть клеток к северу.