Читать книгу "Неслучайные встречи. Анастасия Цветаева, Набоковы, французские вечера - Юрий Ильич Гурфинкель"

уничтожить. Но Вера сжечь их не решилась. А Дмитрий взял на себя смелость опубликовать их.

Теперь мы приближались к тому месту, где Набоков провел свои последние годы жизни.

…Мы подъехали как раз в то время, когда солнце неожиданно появилось в просвете облаков, осветив фасад гостиницы с многочисленными балкончиками, словно готовилось показать нам во всей красе лишенный пространственной глубины театральный задник с тщательно нарисованной декорацией. Ни на одном из ажурных балкончиков не было какого-либо движения. Ни одной человеческой фигуры. И это показалось странным. Ведь оттуда, можно только представить, какой открывается вид на Женевское озеро и итальянские Альпы.

Семиэтажное здание в стиле Belle Epoque – прекрасной эпохи – возникло здесь в самом начале прошлого века. Fairmont Le Montreux Palace – дословно «Дворец Фермон ле Монтрё» построили на удивление быстро – за шестнадцать месяцев, т. е. меньше чем за полтора года. Комфорт – невероятный для того времени – отопление, электричество, отдельные ванные комнаты с горячей и холодной водой. На все вкусы развлечения – театр, бальные залы, теннисные корты и даже круглогодично работающий каток. Кого тут только не было – европейские аристократы, русские князья, нью-йоркские банкиры и магараджи – все слетались сюда в поисках необычных ощущений.

На гостиничной стойке учтиво осведомляются, куда мы направляемся, после чего звонят по телефону сообщить о нашем приезде.

– Мадам Набоков будет рада вас видеть через десять минут, – услужливый портье сдержанно улыбается, как будто он сам с нетерпением дожидался нашего появления.

Мы поднялись в лифте с зеркалами в вычурных позолоченных рамах на шестой этаж и оказались в просторном холле. Здесь в овальных нишах висели гроздья старомодных бра, излучавших неяркий свет, дробящийся в хрустальных гранях до разноцветных маленьких радуг.

В ожидании разместились за невысоким журнальным столом рядом с мраморной колонной.

Я вспомнил об интервью, в котором Набоков отвечал на вопросы телевизионного журналиста. Обычно он просил присылать ему вопросы заранее. Ответы-экспромты тщательно обдумывались и готовились, так что получались своего рода миниатюрные эссе.

– На часах в студии 21 час 47 минут 47 секунд. Что вы обычно поделываете в это время?

– В это время, мсье, я имею обыкновение лежать под пуховым одеялом, на трех подушках, в ночном колпаке, в скромной спальне, что служит мне одновременно рабочим кабинетом; очень яркая лампа – маяк моих бессонниц – еще горит на ночном столике, но будет потушена через мгновение. Во рту у меня сенная облатка, а в руках нью-йоркский либо лондонский еженедельник. Я откладываю, нет, отшвыриваю его в сторону и, тихонько чертыхаясь, снова включаю свет, чтобы засунуть носовой платок в кармашек ночной сорочки. И тут начинается внутренний спор: принимать или не принимать снотворное. До чего же упоителен утвердительный ответ!

Эта комната – его рабочий кабинет и спальня – сейчас была где-то рядом, совсем близко от нас…

…Сидели, делясь впечатлениями от Шильонского замка, разглядывали убранство холла. Перед нами с минуты на минуту должна была появиться она – легендарная женщина, с которой Набоков прожил более пятидесяти лет.

Подобно Софье Андреевне Толстой, переписывавшей набело черновики Льва Николаевича, она отстучала на пишущей машинке бо́льшую часть романов и рассказов мужа. Помимо этого, была для него секретарем и шофером в дальних поездках, вела домашнее хозяйство и при всем этом, по общему признанию, обладала тонким литературным вкусом и умом. Без нее, по мнению многих, знавших эту семью, едва ли мог состояться Набоков, писатель такого масштаба. Впрочем, споры по этому поводу, начавшиеся в русской эмиграции того времени, продолжаются до сих пор.

14

…Прошло пятнадцать, а может, и двадцать минут, пока откуда-то из тени коридора с тихим поскрипыванием выехало на колесиках больничное кресло. Кресло катила по ковру молчаливая компаньонка – пожилая женщина, которая, по-видимому, ухаживает за ней.

«Ах, витязь, то была Наина!..» Первое впечатление – сходство с выцветшей бабочкой из коллекции великого собирателя голубянок. Седые пушистые волосы, открытый лоб. Мне кажется, она заметила мой несколько остолбеневший вид, бровь ее слегка дрогнула и опустилась, мол, «что поделаешь…»

Опираясь на костыль, Вера Евсеевна с трудом пересела в мягкое кресло с подлокотниками рядом с журнальным столиком. Я помогал ей перебраться и на мгновение ощутил ее телесную легкость.

Взгляд поблекших глаз внимательный и несколько настороженный. Увидев мой магнитофон на журнальном столике, попросила его убрать. Побеседуем без него. Сказала также, что рада видеть гостей из России, спросила, откуда мы и кто по профессии. Верно ли, что в России происходят большие перемены? Газеты она читает редко, бережет зрение, но сын Дмитрий ей обо всем рассказывает.

Я сказал ей, что так и есть. Перемены происходят – и наш визит тому подтверждение. Еще несколько лет назад мы не могли бы об этом даже подумать.

Теперь в это трудно поверить. Перед нами сидела женщина, вызывавшая восхищение и зависть современников, свидетельница бурного XX века. Какие-то неведомые силы, похоже, благоволили ей. Кажется, Судьба иногда даже позволяла ей брать себя под уздцы и хотя порой взбрыкивала, в большинстве случаев Вера управляла ею опытной рукой.

Она поинтересовалась, знают ли о Набокове в России. Я сказал, что знают. В свое время книги привозили тайно. По рукам также ходили самиздатовские, перепечатанные на машинке, чаще всего бледные копии. Спросила, кого из нынешних писателей я мог бы назвать. Я рассказал ей об Анастасии Ивановне Цветаевой и нашем с ней знакомстве. Ее «Воспоминания» – лучшую, на мой взгляд, книгу последних десятилетий, которую она начала писать тайком еще в лагере, ей читать не довелось. Пожалуй, это было бы интересно, сказала она, но теперь – увы! – на это уже нет времени, поскольку большая часть его уходит на работу с архивом, с переводами, а силы не те.

А Марину Цветаеву как поэта Владимир высоко ценил, видел в ней задатки гениальности и даже переводил ее стихи на английский для Антологии русской поэзии XX века, добавила Вера Евсеевна, но об Анастасии, сестре ее, она только слышала. Знает, что та ездила на Капри к Горькому, и это на них произвело тогда неприятное впечатление. Владимир Горького недолюбливал. А с Мариной он встречался в Праге, где она жила с сыном, он ездил туда навещать свою мать. В одном из своих писем из Праги он даже писал, что вечерами ходит к Марине Цветаевой «проветриться», как он выражался.

Ничего не подозревая, я спросил, как она познакомилась с Набоковым. Вера Евсеевна изучающе посмотрела на меня и усмехнулась. Я не знал тогда, что это закрытая