Читать книгу "Ларк-Райз - Флора Томпсон"

старомодное приветствие. Почему бы не написать: „Дорогая мисс Эллисон“?» Предложенная ею поправка была чуть ли не революционной.

Мисс Шеперд пошла еще дальше. Она учила детей, что неважно, чем обладает мужчина или женщина, важно, кем он является. Что у бедняка такая же драгоценная душа, как у богача, сердцу его присуща та же доброта, а уму – способность к самосовершенствованию. Она даже намекала, что в материальном отношении люди не обязательно всегда остаются на одном уровне. Некоторые сыновья бедных родителей добились успеха, стали великими людьми, и все уважали их за то, что они пробились наверх благодаря лишь собственным заслугам. Мисс Шеперд читала детям о жизни некоторых из этих мужчин (но не женщин, как заметила Лора!), и хотя их обстоятельства были слишком несхожи с обстоятельствами ее слушателей, чтобы внушить честолюбивые стремления, которые надеялась пробудить учительница, все же это, должно быть, помогало расширить их представления о жизни.

Обычные уроки тоже продолжались. Чтение, письмо, арифметика – все это теперь преподавалось, пожалуй, даже хуже, чем раньше. Наметился определенный упадок в рукоделии. Сама мисс Шеперд не слишком ловко обращалась с иглой и потому имела обыкновение сокращать время, отводимое на шитье, чтобы освободить место для других занятий. Крохотные стежки вызывали уже не восторги, а куда чаще восклицание: «Дитя! Ты испортишь себе глаза!» По мере того, как уходили старшие девочки, когда-то бравшие первые призы в графстве, уровень выпускниц снижался, пока из самой известной своими рукодельницами школа в округе Фордлоу не превратилась в одну из самых последних.

XII. Инспектор ее величества

Школьный инспектор ее величества приезжал ежегодно, предварительно уведомив о дате своего прибытия. В то утро по дороге в школу никто не пел и не ссорился. Дети в чистых передниках и начищенных ботинках шли, глубоко задумавшись, или на ходу листали учебники правописания и арифметики, пытаясь за час наверстать все потраченные впустую дни.

Школа получала уведомление о дате, но не о времени «инспекторского» визита. Иногда он являлся в Фордлоу утром, иногда – днем, после осмотра другой школы. Поэтому после чтения молитв детям раздавали тетради, и они приступали к долгому ожиданию. Самые невозмутимые из них, наклонившись вперед и высунув кончики языков, старательно переписывали: «вверх без нажима, вниз с нажимом», но большинство детей были так напуганы, что даже не пытались заниматься, и учительница их не заставляла, ибо сама пребывала в еще большем волнении и не хотела обратить задания, выполненные в нервном напряжении, себе во вред.

Десять… одиннадцать часов… Стрелки еле тащились, и, кажется, можно было услышать стук сорока с лишним сердец; но тут наконец слышался скрип колес по гравию, и за верхним большим окном в торце класса мелькали два цилиндра и верхушка хлыста.

Инспектором ее величества был пожилой священник, коротышка с огромным брюхом и крошечными серыми глазками-буравчиками. Он пользовался репутацией человека «строгого», но под этим весьма мягким определением скрывались деспотичная манера поведения и язвительные суждения. Он не говорил, а злобно рычал, его критика являла собой смесь возмущенной учености и сарказма. К счастью, девять из десяти экзаменуемых им учеников к последнему были невосприимчивы. Он взирал на ряды детей так, словно ненавидел их, а учительницу презирал. Помощник инспектора тоже был священник, но более молодой и, по сравнению со своим патроном, почти человечный. Сквозь густые бакенбарды, почти закрывавшие его лицо, виднелись черные глаза и очень красные губы. Дети из младших классов, которых он экзаменовал, считались везунчиками.

Учительнице не нужно было вести урок в присутствии начальства, как впоследствии; ее обязанностью было раздать учебники и следить за тем, чтобы у учеников при необходимости имелись перья и бумага. Большую часть времени она не отходила от инспектора, вполголоса отвечая на его придирки или уголком губ ободряюще улыбаясь любому ребенку, на которого случайно падал ее взгляд.

Каким человеком на самом деле был инспектор, сказать нельзя. Быть может, великим ученым, хорошим приходским священником и добрым другом и соседом для людей своего общественного класса. Впрочем, одно можно утверждать определенно: он не любил и не понимал детей, по крайней мере из государственных школ. Проще говоря, не годился для такой работы. Самый звук его голоса лишал малодаровитых детей остатков соображения, и даже тех, кто был способен на большее, его присутствие так пугало, что они не могли ни собраться с мыслями, ни унять дрожь в руках.

Но, как бы медленно ни двигались стрелки часов, наступала вторая половина дня. Одни ученики выходили к меловой черте читать, другие склонялись над примерами на сложение или корпели над письмами бабушкам, описывая воображаемые летние каникулы. Кое-кто писал под диктовку начальства текст, полный труднопроизносимых слов. Однажды инспектор привел детей в еще большее замешательство, чем обычно, применив новый для них метод диктовки со знаками препинания: «Водоплавающая дичь и другие птицы населяют берега, точка с запятой, а на спокойной глади воды колышутся огромные листья виктории-регии, запятая, других кувшинок и водных растений, точка».

Конечно, все старательно записали названия знаков препинания, что, учитывая их правописание, сделало бы эти работы весьма занимательным чтением, если бы там нашелся кто-нибудь способный им насладиться.

Сочиняемые письма также являли собой печальное зрелище. Детям заранее сообщали, что они должны написать не меньше страницы, а потому они писали очень крупным почерком и оставляли большое расстояние между строками; но ведь основную трудность представляло содержание! Однажды инспектор, заметив маленького мальчика, который сидел уставившись перед прямо собой, злобно осведомился:

– Почему не пишешь – ты, в конце ряда? У тебя же есть ручка и бумага?

– Да, спасибо, сэр.

– Тогда почему отлыниваешь?

– Простите, сэр, я просто думал, что написать.

В ответ инспектор только фыркнул. А что еще мог сделать тот, кто, вероятно, отлично понимал, что перо, чернила и бумага не пригодятся, если хотя бы немного не поразмыслить.

Однажды инспектор диктовал Лориному классу две строфы из «Сказания о старом мореходе» Кольриджа: сначала он прочел их, а затем очень медленно, с видом холодного презрения и вместе с тем смакуя каждую строку, словно наслаждаясь ими, продиктовал.

– «Горячий медный небосклон струит тяжелый зной»[23], – пророкотал он, затем голос его смягчился. Так что, по-видимому, была у его натуры и другая сторона.

Наконец испытание заканчивалось. На протяжении двух недель было неизвестно, кто прошел его, а кто нет; но это нисколько не беспокоило детей. В присутствии инспектора и его помощника они были тихими как мышки, но как только те исчезали из поля зрения и слуха, какие начинались вопли, беснования и