Читать книгу "Задержи дыхание и другие рассказы - Ольга Гренец"

дождь мог заставить её сидеть дома. Раз работа есть, она должна быть сделана, а работа у нас никогда не иссякала.

Я не спешила объявлять о своём пробуждении. Пока меня никто не трогал, я могла посидеть в бабушкином кресле и почитать или помечтать под неумолчное тиканье часов.

У нас было двенадцать соток, полностью засаженных картошкой, редисом, яблонями, смородиной и ещё кучей всего, что требовалось обрабатывать. Одной бабушке это было уже не под силу. Но к сентябрю я всегда возвращалась в Ленинград, в школу. Родители брали у друзей машину и отвозили меня и банки с вареньем и солёными огурцами домой.

Наступал момент прощания.

Такой я и запомнила бабушку: вот она сидит в кресле под часами, одна гиря опускается, словно пытается коснуться её волос, а другая поднимается, приближаясь, но так никогда и не добираясь до корпуса часов. До сих пор везде, куда бы меня ни заносило, если вечером я замечаю, что на моём компьютере или телефоне высвечивается восемь часов пять минут, я думаю о бабушке, о том, как она должна встать и сама потянуть эту гирю вниз.

Обмен подарками

Подарок на корпоративной вечеринке напомнил Саше о том времени, когда ей было немного за двадцать и её приняли на работу дата-аналитиком. Тогда они с сослуживицей по имени Джейми частенько забегали в посудную лавку по соседству, чтобы хоть немного отвлечься.

Дело было в Бостоне – ещё до того, как Саша перебралась в Окленд. В обеденный перерыв они с Джейми спускались на лифте на первый этаж, переходили улицу и принимались хихикать, приближаясь к витрине при входе в магазинчик под вывеской из затейливых металлических букв:

– Раз уж мы все из себя такие французы, нам следует писать курсивом. Прямой шрифт пригоден только для плебеев!

Обычно заводилой была Джейми, но и Саша не отставала. Несколько лет назад они с родителями эмигрировали из Советского Союза, и ей никак было не взять в толк, зачем на кухне нужно что-то ещё, кроме острого ножа и сковородки.

Магазин приветствовал их букетами кухонных лопаток и деревьями с прихватками вместо листьев.

– Покупайте рукавицу с американским флагом на левую руку и с французским на правую, и тогда ваш багет выйдет непропечённым изнутри и подгорелым снаружи!

– О, шарман, шарман! Это как раз то, что я люблю! – Обе находили подобный стёб убийственно смешным и могли потешаться так часами. Все тёрки и резки, каждая для своего фрукта и овоща, затейливые открывалки для стеклянных и консервных банок, формы для приготовления яиц на плите и в микроволновке – всё могло служить им поводом для хохота, предлогом весело спародировать спесивых, самоуверенных обывателей, всерьёз считающих такие приспособления незаменимыми.

Саша ещё помнит ужимки, с которыми Джейми корчила из себя эксперта. Как она, бывало, откинет голову и улыбнётся этакой приторной улыбкой американского шеф-повара из телешоу: «Давайте я ещё добавлю в ваш бурбон несколько кусочков лимонной цедры с помощью этого ножа лимонного цвета. Нам-то всем хорошо известно, что без лимонной цедры бурбон на вкус – чистый шнапс! Нет, нет, вы не должны использовать нож цвета лайма, иначе ваш лимон превратится в лайм». Нескончаемая потеха.

Джейми, студентка музыкального факультета, спустя несколько недель бросила эту занудную работу в дата-центре. «Душа изнемогает! Попробую отыскать менее отвратительный способ зарабатывать на пропитание». Она предпочла играть на скрипке на свадьбах, на бат-мицвах и бар-мицвах[27]. Однажды Саша наткнулась на Джейми, когда та играла на площади у входа в Гарвард; разрешение на уличные выступления она получила, но вряд ли это приносило ей серьёзный доход. А ведь наверняка мечтала о большем. Саша не знала, что с ней случилось потом.

Сегодня на корпоративной вечеринке ей выпал в подарок набор из четырёх разноцветных микротёрок. Сашины губы растягивает улыбка, которая делается всё шире и шире. В этом году ей исполнилось сорок два. Саша окидывает взглядом украшенный конференц-зал и коллег, которые с увлечением обмениваются подарками. Кто-нибудь скоро откроет и принесённый ею пакет: блокнот с набором цветных ручек.

Некоммерческая организация, в которой они работают, борется против ископаемых видов топлива. Все люди в этой комнате ощущают себя преданными защитниками окружающей среды, и каждый из них в любой момент готов выступить с разоблачением культуры потребления и коррумпированной власти.

Один за другим сослуживцы разворачивают подарки, выслушивают пояснения, восхищаются и говорят спасибо. У них тяжёлая и неблагодарная работа, поэтому дружеское тепло и участие здесь – не пустой звук.

Улыбка на Сашином лице становится ещё шире, когда она представляет себя кухонной феей с двумя микротёрками в руках: одной для лимона и второй – для лайма. Она так и слышит голос Джейми: «Шеф-повар без профессиональных инструментов – это просто домохозяйка!» Но Саша сдерживает смех: будь это в другой день, её коллег повеселила бы история о Джейми, она наверняка бы им понравилась. Но не сейчас.

Что-то большое, как пузырь тёплого воздуха, возникает у неё в груди. Это любовь и изнеможение, ощущение тщетности и в то же время гордости за своё дело, понимание того, как далеко они продвинулись и насколько смехотворен их проект по сравнению с орудующими в мире силами зла.

Александр Мелихов

Ничто не проходит

Рассказы Ольги Гренец разом разбивают стереотипные представления о женской прозе. В них нет ни капли сентиментальности, нет возгласов восторга или умиления – всюду царит точность и жестковатая аналитичность. В её мире нет мелочей – наблюдательность и напряжённость мысли всему придают глубину и масштаб. Её сосредоточенность на повседневности не порождает пресловутого мелкотемья: в её мире всё «малое», будничное всегда связано с чем-то «большим» – с историей, с судьбой, с прошлым – и, благодаря этому, обретает значительность символа.

Советское прошлое и в Америке всегда рядом.

«Неожиданно, сияя красной эмалью, из потока машин вырывается джип, он резко поворачивает влево и тормозит на пешеходном переходе прямо передо мной. По переднему крылу джипа большими серебряными буквами надпись: Rubicon, а за рулём парень, с которым я дружила в России ещё в девяностые, – тот самый, семнадцатилетний, сидит за рулём сейчас, в две тысячи восемнадцатом! Тот же непослушный чуб каштановых волос надо лбом. На рукаве толстого пуховика тает снег. Он наклоняется и через открытое окно протягивает мне кассету TDK – точь-в-точь такую, какими мы обменивались, когда были старшеклассниками».

Прошлое не прошло.

«И в сорок лет я не мудрее, чем в семнадцать. Как в юности, перехватило дыхание, и я не могу издать ни звука, а стоило бы сделать ему втык за то, что перегородил своим мастодонтом весь переход».

А может быть, ничто вообще никогда не проходит?

«Когда я была маленькая и мы жили с родителями-инженерами и старшим братом в одной комнате, я слышала, как они обсуждают странную теорию: будто бы прошлое, настоящее и будущее сосуществуют одновременно в разных частях многомерной Вселенной. Помню, как я лежала на своей зелёной кушетке, напрасно стараясь заснуть; да и как тут заснёшь, если неотвязно мерещится, что я не девочка, а старуха, живу за соседней дверью и никто меня не узнаёт. Трясясь от страха, я перелезала к родителям в постель, чтобы немного успокоиться».

Для Ольги Гренец ни один эпизод не остаётся самим собой, но всегда порождает идейные или образные побеги.

«Неподалёку от нашей двери роняло золотые листья дерево гинкго. Я убеждала себя, что ничего особенного не происходит – это Сан-Франциско, здесь всё безостановочно цветёт и опадает без внятных для меня, северянки, смен времён года. Я живу здесь много лет, но, как и прежде, ощущаю себя чужестранкой».

Сама же Ольга Гренец отнюдь не чужестранка на этой земле, она строит свой собственный индивидуальный мир поверх государственных границ и разъединяющих идеологий. Это и есть истинный либерализм, не привязывающий личность к партиям и государствам, ставящий духовный мир личности выше государств