Читать книгу "Неслучайные встречи. Анастасия Цветаева, Набоковы, французские вечера - Юрий Ильич Гурфинкель"

где я пишу, шумно…

А вот отрывок из письма, написанного Иосифом Филипповичем Анастасии Ивановне Цветаевой, хранящегося в Центральном Архиве г. Москвы, переданный туда Ольгой Трухачевой, внучкой Анастасии Ивановны.

…Асенька, глубоко был тронут силою тепла и любви, которая пронизывает Ваше письмо к нам. Есть ментальная близость, большая, чем единство воззрений или общность среды. То, что Вы «нашлись» для Жени, для меня и Розы, – напоминает чудо, и грех топить это ощущение праздника в будничных усталостях и досадах.

Вчера видели мы на экранах телевизора фильм, посвященный Павлику Антокольскому, к его 80-летию. При разных огорчениях и сомнениях, возникавших у зрителей-слушателей по ходу передачи, впечатление было очень большим. Лучше всего был сам Антокольский – страшный по внешнему облику, с глубокими провалами глазниц, но полный яростной энергии и могучий чтец-декламатор. В немногих словах и в самом начале, где говорил о первом прикосновении к творчеству, он сказал о громадном для него значении встречи с Мариной Цветаевой – почти ровесницей, но уже поэтом с ног до головы, о ее оценке ранних стихов Антокольского – принятых Мариной как слабые, но как стихи, как поэзия, что решает для него путь в жизни. И хотя он что-то безбожно путал с Эйнштейном и Нефертити[15], почему-то отнесенной им в 4-е тысячелетие до нашей эры (и слово эра произносилось как самое важное и значительное, с раскатом), и с чрезмерным «континуумом»[16], понятие о чем открыло поэтам свободу перемещения в историческом пространстве. Все же было в этом что-то детское, обаятельное и просто милое.

Хорошо держал себя Завадский, не погрешивший ни в чем против хорошего вкуса (а я-то боялся, что он заслонит собою юбиляра!). Умен и добр был Окуджава. Доброжелателен и пиэтичен – Межиров (если бы при этом он был еще поэтом… но Бог судил иначе).

И нехороши были прекрасные дамы: Ахмадулина, в ярком свете юпитеров лишенная присущего ей обаяния, и Ия Саввина, умело игравшая искреннюю, совсем простую (до святости), совсем-совсем естественную и очень молодую, очень хорошенькую и прелестно женственную, чуть нескромную фигурантку.

Ну, Бог им судья.

Очень Вас люблю, крепко целую (и Роза), тревожусь за здоровье и желаю всего самого доброго.

Ю. (Юзя).

Вся жизнь семьи Куниных, как и многих людей их поколения, обернулась бесконечным ожиданием перемен, надеждами на очеловечивание власти. В какой-то мере эти ожидания основывались на событиях, свидетелями которых они стали, когда в 1954–1955 годах каторжане начали возвращаться из лагерей, из ссылок «навечно».

Но оттепель, увы, длилась недолго. Вскоре выяснилось – идеология осталась прежней. Репрессивная машина, временно парализованная разоблачениями «культа», вновь очнулась и обрела жизнеспособность, хотя и не в той мере, какой она была при «вожде народов». Публикация Пастернаком «Доктора Живаго» в Италии и последующая затем травля писателя все расставила по своим местам, стала тем индикатором, который ясно показал: идеологическая машина, которую уже давно надо было отправить на свалку, – жива. Нужно только подкрутить болты, смазать шестеренки, и все замечательно будет работать: 1965–1966-й – дело Синявского и Даниэля, 1975-й – Бродский, Сахаров…

Природа не одарила Куниных тем масштабом таланта, каким были наделены их выдающиеся современники – Борис Пастернак, Владимир Маяковский, Марина Цветаева, Анна Ахматова. Их голос в защиту гонимых едва ли мог быть услышан. Но у них был врожденный дар отличать истинное от фальшивого.

Стихи Евгении Филипповны не были, да и не могли быть опубликованы в советские времена. Она к этому привыкла и с удивлением узнавала, что та подлинность, которую она сохранила, как раз и оказалась в итоге востребованной.

12

Летом 1992 года, вскоре после нашего возвращения из Амстердама, я привез Анастасии Ивановне в Переделкино, где она отдыхала вместе с Евгенией Филипповной, расшифровку магнитофонных записей, которые вел во время ее выступления в Голландии в зале книжной ярмарки.

…В их комнате на первом этаже дверь была приоткрыта. Анастасия Ивановна и Евгения Филипповна как раз возвращались из писательской столовой. В руках у Анастасии Ивановны была тарелка, сверху накрытая еще одной, перевернутой кверху донышком. Между ними оттуда выглядывал рыбий хвост. Еще удивился – запасаются провизией – зачем? Но вскоре стал свидетелем небольшого спектакля-импровизации. Дамы остановились возле зеркала в деревянной раме, под которым возлежал грязно-белый с черными ушками кот, прозванный Евгенией Филипповной по регулярному месту пребывания – Подзеркальным. При виде делегации он привстал и сел на задние лапы.

Анастасия Ивановна наклонилась к нему и сказала со значением:

– У вас сегодня на обед – рыба.

Кот осторожно потрогал лапой тарелку.

– Нет, сначала повторим урок, – сказала А.И. с интонациями классной дамы. – Повторяйте за мной: РЫ-БА, – и, опустив голову, строго посмотрела поверх очков на своего питомца.

Подзеркальный дважды зевнул своей розовой пастью с острыми клыками.

– Ну, вот, пожалуйста, – удовлетворенно сказала А.И. – Рыбу вы уже можете заказывать себе сами.

Урок фонетики закончен. Дамы проследовали дальше в направлении своей комнаты, а Подзеркальный вприпрыжку, стороной, как серый разбойник из сказки Шарля Пьеро, обгоняя всех, помчался к их комнате.

– Женя, – располагаясь за столом, сказала Анастасия Ивановна. – Закрой дверь поплотнее, а то он…

Не успела она закончить фразу, как кот одним прыжком откуда-то с дивана, описав дугу, оказался на столе рядом с тарелками.

– А-а, так вы уже здесь?! – с восхищением и непременно – на «Вы» сказала А.И. – Браво!

Я уже как-то упоминал, что к животным Анастасия Ивановна всегда обращалась только на «Вы». В Амстердаме в зоопарке, напоминающем «Сад радостей земных» Босха, именно так обратилась она к орангутангу, с напряженным интересом разглядывающему нас сквозь прутья клетки. Не знаю, в какой манере она беседовала с жуками или бабочками, может быть, более фамильярно, но с «братьями нашими меньшими» – с собаками и кошками – только так. Конечно, в этом присутствовала некая игра, но еще и уважение к живому существу.

Кто знает, кем был с буддийской точки зрения Подзеркальный в своем человеческом воплощении… Завхозом – судя по плутоватому выражению его физиономии? Да кем угодно, – все равно на «Вы».

Мы собираемся с Анастасией Ивановной в парк, а Евгения Филипповна остается в комнате – отдохнуть.

Сидим на скамейке неподалеку от главного входа, она – накинув на плечи ту же шерстяную кремовую шаль, которая была на ней во время нашей поездки в Голландию, на голове шерстяная шапочка крупной вязки, цвета переспевшего подсолнуха. Звучанием своего голоса она не довольна – в записи он кажется ей «скрипучим», каким-то неестественным. Собственный голос, записанный и воспроизведенный, всегда