Читать книгу "Кладбищенские истории - Борис Акунин"

— Три года мы жили поврозь. Муж дозволил мне навещать егоодин раз в неделю. Мы обменивались несколькими словами, потом я готовила ему фурои подогревала кувшинчик сакэ — это была единственная плотская отрада, которуюон позволял себе воскресными вечерами. Пока Мэйтан сидел в бочке с горячейводой, я ждала в саду — супруг не разрешал мне находиться рядом. Потом, ровночас спустя, подавала ему полотенце, выливала воду, и мы расставались доследующего воскресенья…

Сатоко замолчала, низко опустив голову, а Фандорин подумал,что, наверное, лишь японская жена способна на подобное самопожертвование,причем, конечно же, ни разу не пожаловалась, не позволила себе ни единогоукоризненного взгляда.

— Так было и в минувшее воскресенье. Я наполнила фуро водой,которую сначала принесла из колодца, а потом подогрела. Помогла Мэйтану сесть,поставила рядом кувшинчик и вышла побродить по саду — там, где хоронят монахови отшельников. Это совсем близко от места, где похоронили мужа… — Голос вдовычуть дрогнул, но рассказ не прервался. — В небе светила полная луна, так чтобыло совсем светло. Вдруг у ограды гайдзинского кладбища я увидела высокуюфигуру в длинном черном одеянии.

— У ограды? — быстро спросил Эраст Петрович. — С этойстороны или с той?

— Сначала мне показалось, что человек стоит с другой,гайдзинской стороны, но потом фигура сделала странное движение, как будтопередернулась, и сразу оказалась ближе, в монастырском саду. Я увидела, что этобродячий монах комусо — как положено, в рясе, на голове тэнгай.

Так называлась соломенная шляпа особой формы, закрывавшаялицо до самого подбородка, с прорезями для глаз. Фандорин не раз видел наулицах Иокогамы этих безликих странников, собиравших подаяние для своейобители.

— В монахе было что-то необычное, я не сразу поняла, чтоименно — только когда он приблизился. Во-первых, он был ужасно высокий, дажевыше, чем вы. Во-вторых, он как-то слишком плавно шел — словно не переступалногами по земле, а плыл или скользил по ней. Впрочем, толком разглядеть это яне могла — над травой стелился ночной туман. Да и невежливо пялиться на ногисвятому человеку. Я приняла его за гостя храма. Поспешила ему навстречу,поклонилась и спросила, не могу ли я ему чем-нибудь услужить. Быть может, онзаблудился в саду, или не может найти уборной, или желает отдохнуть на скамьевозле Карпового пруда.

Монах ничего не отвечал. Тогда я разогнулась, посмотрела нанего снизу вверх и увидела… увидела, что у него нет головы. Сквозь редкое плетениесоломы зияла пустота. У комусо прямо над плечами мерцал желтый диск луны. Тутон протянул ко мне руку, и я увидела, что рукав рясы тоже пуст — в нем одначернота. А потом я уже ничего не видела, потому что милосердный Будда дозволилмне лишиться чувств. Ах, почему оборотень не высосал мою кровь? Все равно ябыла в обмороке и ничего бы не ощутила!

Это была единственная фраза, которую рассказчица произнеслас чувством. Эраст Петрович знал, что Сатоко — женщина здравого ума, вряд лисклонная к истерическим галлюцинациям, и не нашелся, что сказать — так поразилаего эта фантастическая история.

А ужасная Эми Тэрада воскликнула:

— И она еще спрашивает! Потому он и не стал сосать вашукровь, что вы лишились чувств. Сигу-мо должен смотреть в глаза жертвы, иначеему невкусно. Уж я-то его повадки знаю!

— Кто-кто? Сигумо? — повторил вице-консул незнакомое слово.

— Расскажите про Паука Смерти, дочь моя, — наклонился ккарлице настоятель. — Господину чиновнику восьмого ранга это будет интересно. Вмире Будды немало диковинного, и нам, жалким недоумкам, подчас не под силуразобраться в этих пугающих явлениях. Остается лишь уповать на молитву. Прошувас, Тэрада-сан.

Фандорин заставил себя смотреть на полуженщину-полуребенка,чтобы не оскорблять ее чувств. Вот ведь странно! Каждая из частей тела ЭмиТэрады была само совершенство: и утонченное лицо, и очаровательное миниатюрноетельце, но, прилепленные друг к другу, две прекрасные половинки образовывалипоистине устрашающее целое.

— Мой отец, наследственный владелец прославленногокупеческого дома, отличался набожностью и два раза в год — перед цветениемсакуры и на праздник Бон — со всей семьей непременно отправлялся на богомолье вкакой-нибудь известный храм или монастырь, — охотно начала Эми. Сразу быловидно, что эту историю она рассказывала много раз. — Так было и в то лето,когда мне сравнялось четыре года. Мы приехали в этот достославный монастырь,чтобы почтить память предков. Ночью мои родители отправились на реку — спуститьна воду поминальный кораблик, а меня оставили в гостевых покоях, на попеченииняньки. Она скоро уснула, я же, взбудораженная ночлегом в непривычном месте,лежала на футоне и смотрела на потолок. Снаружи светила луна, и по доскамколыхались причудливые черные пятна — это покачивались деревья в саду поддуновением ветра. Вдруг я заметила, что одно из пятен гуще остальных. Оно тожедвигалось, но не влево-вправо, а сверху вниз. Я смотрела на него во все глаза ивдруг поняла: это не тень, а какой-то черный комок или сгусток. Он завис надмоей похрапывающей нянькой, немного покачался и стал перемещаться в моюсторону, быстро увеличиваясь. Я увидела, что это огромный черный паук, которыйраскачивался на свисавшей с потолка паутине. Хоть я была совсем еще крошка имало что понимала, но мне сделалось невыносимо страшно — так страшно, чтоперехватило дыхание. Я хотела позвать няньку, но не могла.

Эми испытующе заглянула Фандорину в глаза, чтобы проверить,насколько тот увлечен рассказом.

Вице-консул слушал внимательно и даже иногда вставлялучтивые восклицания: «Ах вот как?» «О!» «Э-э-э?!», но пигалице этого, кажется,показалось недостаточно. Она зловеще сдвинула брови и заговорила сдавленным,замогильным голосом:

— Я зажмурилась от ужаса, а когда открыла глаза, увидела надсобой монаха в черной рясе и низко опущенной соломенной шляпе. В первый миг яобрадовалась. «Дяденька, — пролепетала я. — Как хорошо, что ты пришел! Здесьбыл большой-пребольшой паук!» Но монах поднял руку, и из рукава ко мнепотянулось мохнатое щупальце. О, до чего оно было отвратительно! Я ощутилаострый запах сырой земли, увидела прямо перед собой два ярких, злобных огонька,и уже не могла больше пошевелиться. Вот отсюда по всему телу стала разливатьсяхолодная немота. — Крошечная ручка с длинными, покрытыми лаком ноготкамикоснулась горла. — Сигумо наверняка высосал бы из меня всю кровь, но тут нянькагромко всхрапнула. На миг паук расцепил челюсти, я очнулась и громко заплакала.«Что? Плохой сон приснился?» — спросила нянька хриплым голосом. В то жемгновение монах сжался, превратился в черный шар и стремительно взлетел кпотолку. Секунду спустя осталось лишь пятно, но и оно превратилось в тень… Ябыла слишком мала, чтобы толком объяснить родителям, что со мной произошло. Онирешили, что я заболела лихорадкой, и это из-за нее мое тело перестало расти. Ноя-то знала: это Сигумо высосал из меня жизненные соки.