Читать книгу "Кладбищенские истории - Борис Акунин"

— Что может быть ужасного в лучезарном свете? Ты ведьпомнишь, как очевидцы — люди, которые оттуда вернулись, — описывают восторг,охвативший всё их существо? Да и потом, — в выцветших глазах Очень СтарогоПисателя сверкнули искорки, чего она не видела уже много-много лет. — Ужасное —это так интересно! С тобой и со мной столько лет не происходило ничегоужасного! Представляешь, попадаем мы с тобой в сияющий чертог, а грозный гласкак возопит: «Ага, голубчики, сейчас вы мне за всё ответите!»

Задребезжал своим кашляющим смехом — и всё испортил.

— Ну тебя с твоими дурацкими разговорами, — отрезала она. —Лучше бы щенков покормил. Расплодил живности, а теперь отлыниваешь.

И Очень Старый Писатель отправился на псарню — с явнойнеохотой. А ведь когда-то мог возиться с собаками по несколько часов кряду, недозовешься. Сколько было радости, когда рождались новые щенки…

Она вышла на веранду с книжкой. Половина четвертого, ещетолько половина четвертого. Дни стали бесконечно длинными, потому что для снаей теперь хватало трех часов, а дел в общем-то никаких, кроме технеобязательных, какие выдумаешь себе сама. Все дела давно сделаны, все целидостигнуты. Дети? Смешно сказать — «дети». Им перевалило за сто. Для неекогда-то это был тяжелейший психологический рубеж, но они из другого поколения,им все нипочем. Вот внуки — те больше похожи на нее и мужа. Не странно ли, чтос внуками возишься куда больше, чем когда-то с собственными детьми? Направнуков заряда уже не хватает. Тем более на праправнуков. А уж что касаетсяпрапрапра… Тут Жена Очень Старого Писателя сбилась, запутавшись в приставках.Или «пра» — это не приставка? Ах, какая разница.

Открыла книгу, «Николаса Никльби». Наверное, в тысячный раз.Давным-давно не читала новой литературы, только перечитывала старую. Не длятого, чтобы погрузиться в жизнь хорошо знакомых героев, а чтобы воскреситьпрежние ощущения. Но и это удовольствие приелось, иссякло, хотя книги теперьнаучились издавать совсем, как во времена детства: с коленкоровым корешком, адисплей на вид и даже на ощупь совсем как бумажная страница.

Кап, кап!

Донесся звонкий, прозрачный звук.

Она рассеянно подняла голову. Под водосточной трубой стоялаширокая медная ваза, в ней плавали лепестки. Однажды, уже не вспомнить скольколет назад, она увидела такое в одном японском храме: садовники там не выметалиопавшие лепестки сакуры, а собирали их и ссыпали в чаны, наполненные водой. Усебя в саду она делала то же самое. Раньше — потому что это казалось красивым;в последние годы просто по привычке. Ну вода, ну в ней разноцветные лоскутки.

Сделала шрифт покрупней, щелкнула кнопкой, перелистнувстраницу.

Кап!

Ночью был дождик, из водостока время от времени скатывалисьприпозднившиеся капли. Ваза наполнилась до самых краев, но вода не переливалась— набухла, выпятилась посверкивающим куполом, но не стекала. Точно так жевыгибался на горизонте океан, когда они в первый раз плыли вокруг света. А звуккапели — тоже что-то очень знакомое. Ах да, прятались от дождя в заброшеннойцеркви, под Псковом. Кончился бензин, вышли пройтись, и вдруг короткий ливень.Смешное, забытое слово — «бензин»… Да нет же, нет, это было в Венеции, вдевяносто втором. Тек кран в ванной, но это не раздражало, потому что молодые,потому что первый раз в Венеции. Она просыпалась всякий раз, когда из ваннойдоносился тихий звон капели, и снова засыпала счастливая.

Кап!

С края вазы сорвался тонкий ручеек, запетлял по неровнойкрасноватой поверхности.

И как-то спокойно, вяло подумалось: что ж, пожалуй, ивправду пора.

1999–2004