Читать книгу "Размышления о Венере Морской - Лоренс Джордж Даррелл"

сок. Дева Мария, говорится в ней, шла на Голгофу, не помня себя от горя, и зацепилась подолом за олеандр; в нетерпении она прокляла дерево, сказав: «Будь ты вечно таким горьким, как горько мне сейчас». Тотчас же сок растения стал едким и горьким. В наши дни крестьяне используют его, чтобы остановить кровь при порезе — если не найдет паутину[48].

Увлеченность Гидеона проблемами скотоводства становится поистине маниакальной.

— Каждый раз, когда на острове кашлянет корова, — язвительно говорит Миллз, — этот чертов старый дурень, ничего не смыслящий в сельском хозяйстве, вызывает меня, и я вынужден тащиться сорок миль, чтобы разобраться, что стряслось. Так нельзя, Гидеон. Я пожалуюсь Бригадиру.

Гидеон вздыхает и осматривается в поисках сочувствия.

— Жестокий вы человек, — говорит он мягко. — Меня на будущей неделе инспектирует представитель командования. То есть коров. А в данный момент половина моих коров не держится на ногах. Вы же не хотите, чтобы я потерял работу, правда?

— Неправда, — говорит Миллз. — Хочу. — Перестаньте, — укоризненно говорит Гидеон. — Смотрите на вещи шире, старина. Не позволяйте мелочным воззрениям ограничивать свой кругозор. Надо быть выше их. Будьте щедры. Будьте великодушны.

— А что скажете насчет молока…

— Другмой, это административный просчет…

— …выброшенного на корм свиньям.

— Будьте справедливы.

Большая партия сухого молока, которого так долго и с нетерпением ждали в роддоме, находящемся в ведении Миллза, на прошлой неделе пропала, исчезла с пристани. Офицер, чья подпись в документах о выгрузке совершенно не поддавалась расшифровке, увез молоко на грузовике. Тщательное расследование показало, что это был Гидеон; но к тому моменту, когда Миллз его догнал, он был уже в сорока милях к югу от Родоса, и драгоценное молоко было высыпано в кормушки дюжины «базовых свиней», импортированных с Кипра.

— Как Челлини, — объясняет Гидеон, — я бросил в горнило все. Битва против недокорма должна быть продолжена. Мне нужно любой ценой сохранить работу.

Предстоящая проверка вверенного ему департамента, безусловно, терзала его разум. Его бесценные «базовые свиньи» мучились морской болезнью. Что было делать?

— Я бы влил им вашу порцию виски, — язвительно говорит Миллз, не зная, то ли злиться ему, то ли смеяться.

Гкдеон манерно поправляет монокль и говорит: — Оригинальная мысль. Мне это не приходило в голову. Обязательно попробую[49].

Три раза в неделю мы приглашали монаха Деметриуса учить нас современному греческому. Это замечательный персонаж с необъятной бородой и с целым набором очаровательных историй — не всегда безупречного вкуса. После нескольких хаотичных попыток найти книгу, по которой можно учиться, Гидеон выбрал «Папу Иоанна»[50]; этот восхитительный, хотя и непристойный роман мы переводили все вместе — под взвизги и смех Деметриуса. Хойл, чей греческий слишком совершенен, чтобы требовать того же внимания, что и наш, с удовольствием участвует в конклаве, но занят переводом «Дафниса и Хлои», с которым я ему помогаю, тщетно пытаясь выучить немного более раннего, чем демотический, греческого. Эти книги, по крайней мере, направляют в единое русло наше рвение, которое до сих пор чересчур распылялось на множество предметов. Среди прочих переводов Гидеон дал мне свое изложение стихотворения, приписываемого Клеобулу из Линдоса, эпитафию на могиле Гордия, царя Фригии. Оно неплохое.

Я - дева, сотворенная из бронзы,

Поставлена на памятник Мидаса[51].

Поверьте, столь же долго, как вода

Течет с холмов, и радуют людей

Заря и света лунного сиянье;

Столь долго, доколе средь крутых утесов

Стремиться будут реки, столь же долго,

Доколе будет океан плескать о берег,

Меня, склонившуюся, будут видеть

На этом могильном древнем камне,

Я буду проходящим говорить:

«Здесь навеки обрел покой Мидас».

Хюбер считает, что древняя ораторская школа помещалась на маленьком плато возле парка Родини. У него ненадежный вид, как будто оно создано из чего-то, что может исчезнуть от малейшего облачка дыма. Пейзаж, готовый растаять, как дымное колечко. Если Хюбер прав, это сюда приезжал Цицерон, чтобы изучить заключение[52], убеждение и гудение. Его соблазнила риторика Аполлония Молона, когда великий оратор представлял Родос в Риме в качестве посла. После Цицерона приехал Цезарь. Сэнд раскопал кое-какие сведения о родосской ораторской школе в музее. Я очень обязан ему за эти клочки истории, которые делают наши прогулки более приятными, а наши споры хотя бы менее беспредметными.

Легенда гласит, что, когда остров посетил Помпей, он терпеливо выслушал всех местных софистов и подарил каждому талант в знак признания. (Торр заявляет, что талант равен 240 фунтам.) И Брут и Кассий изучали риторику на Родосе. В самом деле, любое упоминание об ораторах Родоса подтверждает справедливость хвалы, которую им возносит Тацит. Они здесь, конечно же, и до сих пор великие ораторы. Только в прошлое воскресенье, когда открывали памятную доску в честь какого-то выдающегося подвига союзных войск, некий мистер Гонгоридис, облаченный в халат и махровые брюки, при пенсне и галстуке, витийствовал почти три часа, пока два бойскаута не упали в обморок от жары, а жена полковника греческого гарнизона не разразилась неукротимыми рыданиями, которые пришлось унимать нюхательными солями. Написанная на современном классическом языке (katharevousa), немногим более понятном среднему крестьянину, чем санскрит, речь была обречена на успех. Ни одна шутка не прервала гладкое течение этих змеящихся предложений. Как и все греческие речи, эта была замечательна сдержанностью, с которой произносилась. Кроме рубящего движения вбок, точно он вскрывал фурункул, мистер Гонгоридис почти не использовал жестов. Тон его менялся, поскольку даже самый сильный голос не в состоянии долго выдерживать без усилий то быстрое подвывающее стаккато, с которого он начал. К тому моменту, когда мистер Гон-горидис закончил, у всех нас от сочувствия к нему болело горло. В офицерском клубе изрядно ворчали и ругались из-за длины речи — но ораторское искусство едва ли найдет почитателей в армии, где словарь среднего офицера состоит из односложных слов. Трату времени сочли достойной сожаления, а лейтенант, морской офицер, который из-за постоянного похмелья выглядит так, будто его заставляют поднимать буфет, заявил, что собьет мистера Гонгоридиса с ног и вышибет ему мозги бутылкой.

Неизвестно, что сказал бы об этой речи Теодор из Гадары; будучи преподавателем риторики у императора Тиберия, он, возможно, лучше бы оценил ее достоинства. Но хотя Родос и был домом риторики, его интересы за рубежом часто защищали иноземные ораторы. Когда Артемизия захватила Родос, сам Демосфен произнес речь в защиту родосской независимости. Катон спас Родос своей речью в сенате после