Читать книгу "Кладбищенские истории - Борис Акунин"

С четвертого участка — на соседний пятьдесят шестой(нумерация на Пер-Лашез какая-то странная, скачущая), взглянуть на могилуРаймонда Радиге (1903–1923), умершего от скоротечной тифозной лихорадки. Передтем как заболеть, вундеркинд сказал Жану Кокто таинственную фразу, котораямного лет не дает мне покоя: «Через три дня меня расстреляют солдаты Господа».Откуда он знал? Кто ему сказал? Давно подозреваю, что писательский дарзаключается не в умении выдумывать то, чего нет, а в особенном внутреннемслухе, позволяющем слышать тексты, которые уже где-то существуют. И самыйгениальный из писателей — тот, кто точнее всего записывает этот мистическийдиктант. Я постоял над ничем не примечательной могилой, прислушался. Ничегоособенного не услышал.

Перешел в сектор 49, где покоится другая тайна под именемЖерар де Нерваль, благородный безумец, повесившийся на уличной решеткеянварской ночью 1855 года. Мраморная колонна, увенчанная скучнейшей античнойурной, напоминает восклицательный знак, а должна была бы изображать знаквопросительный.

Он прожил жизнь свою то весел, как скворец, То грустен ивлюблен, то странно беззаботен, То — как никто другой, то как и сотни сотен… Ипостучалась Смерть у двери наконец. …Ах, леностью душа его грешила, Он сохнутьоставлял в чернильнице чернила, Он мало что узнал, хоть увлекался всем, Но втихий зимний день, когда от жизни бренной Он позван был к иной, как говорят,нетленной, Он уходя шепнул: «Я приходил — зачем?"

(Ж. де Нерваль «Эпитафия». Пер. В.Брюсова)

«Ну и зачем же?» — спросил я у колонны. «Придет время,узнаешь», — ответила она, и я, вполне удовлетворенный ответом, отправилсядальше, на 47-й участок, к Оноре де Бальзаку.

Туда меня влекла не тайна, а давнее сочувствие. Помню, какподростком читал у Стефана Цвейга про толстого, одышливого писателя, всю жизньтщетно гнавшегося за богатством, любовью и счастьем; как негодовал нарасчетливую графиню Ганскую, измучившую этого большого ребенка многолетниможиданием и давшую согласие на брак, только когда Бальзаку оставалось житьсчитанные месяцы. И вот он приготовил для невесты роскошное жилище, и поехалжениться в Бердичев, и женился, и написал в письме: «У меня не было нисчастливой юности, ни цветущей весны, но у меня будет самое сверкающее лето исамая теплая осень». Потом привез надменную супругу в Париж, всё летомучительно болел, а до осени так и не дожил. Эвелина Ганская пять месяцев былаженой живого классика, потом 30 лет вдовой мертвого классика, и еще 120 летлежит с ним под одной плитой.

От бальзаковского бюста, спереди очень похожего нашахматного коня, рукой подать до 86-го и 85-го участков. Там находятся еще дванадгробья, входивших в мою обязательную программу.

Первое меня разочаровало. Бесстрастная черная плита. Насамой узкой из граней — чопорные золотые буквы «Marcel PROUST 1871–1922».Взгляду задержаться не на чем. Я-то представлял себе нечто родственноепрустовской прозе: причудливое, избыточное и вязкое, предназначенное длядолгого и вдумчивого созерцания. Увы, вдумываться тут не во что. На первыйвзгляд. А постояв минуту-другую, начинаешь понимать, что черный мрамор — это непро гениального писателя, а про странного, нелюдимого человека, проведшегопоследний период жизни в добровольном затворничестве, отгородившегося отвнешнего мира плотными шторами и звуконепроницаемыми панелями. Великий писательинтересен и значителен не как личность, а как сочинитель текстов, правильнорасставляющий на бумаге слова. И всё лучшее, главное, что нужно про писателязнать, сказано в его книгах. Человека же и тем более его могилу рассматриватьнезачем. Ну, человек как человек, могила как могила.

Несколько пристыженным нарушителем чужой приватности яперешел на соседний участок, и настроение мое переменилось. Все-таки истинныелитераторы не прозаики, а поэты, подумал я, рассматривая затейливые письмена намогиле Вильгельма-Аполлинария Костровицкого, более известного под именем ГийомАполлинер. Во-первых, поэт обходится гораздо меньшим количеством слов, а сталобыть, удельный вес и смысл каждой буквы во много раз больше. А во-вторых, длятого чтобы оценить гений иноязычного стихотворца, необходимо сначала всовершенстве овладеть его языком, то есть изучить сложнейший, многокомпонентныйкод; иначе придется верить на слово чужеземцам. Гибель человека по имениАполлинер затерялась крошечной песчинкой в двойном урагане смертей: поэт умер впоследние дни Первой мировой войны от испанки, которая унесла куда большежизней, чем все Вердены и Марны вместе взятые. Но его могила ничего нерассказывает про страдания и умирание плоти, на камне тесно высечены слова,слова, слова: сначала регулярными шеренгами четверостиший, потом каллиграммой,в виде сердечка. Я даже не стал вчитываться в это стихотворное послание, егосмысл был мне и так понятен: вначале было Слово, и в конце останется толькоСлово, и будет тьма над бездной, и Дух Божий станет носиться над водой.

Покончив с обязательной программой, обходом литераторскихмогил, я почувствовал себя свободным и пустился в бессистемное плавание поаллеям и тропинкам, чтобы ощутить вкус, цвет и запах Пер-Лашез — его букет.Тогда-то и выкристаллизовалась упомянутая выше триада, обаятельная формулафранцузскости: aventure, mystere, amour.

Воздух aventure — не столько даже «приключения», сколькоименно «авантюры» — для этого кладбища естественен и органичен, ибо слишкоммногое связывает Пер-Лашез с именем великого авантюриста, взлетевшего изничтожества к вершинам славы и могущества, а затем низвергнутого с пьедесталана маленький пустынный остров. Этот некрополь был создан в год коронованияНаполеона; впервые обагрился кровью в год падения Корсиканца; во второй раз былрасстрелян в год окончательного краха бонапартизма. Здесь похоронены женщины,которых любил или, во всяком случае, обнимал император: актрисы мадемуазельЖоржи, мадемуазель Марс, канатная плясунья мадам Саки и «египтянка» ПолинаФурес, прекрасная графиня Валевска. Здесь лежат почти все наполеоновскиемаршалы. Бонапарту в час его грустной кончины, в полночь, как свершается год,следовало бы приставать на воздушном корабле не к высокому берегу, а кШароннскому холму. Усачи-гренадеры его бы не услышали, потому что им нареспектабельном кладбище не место, они спят в долине, где Эльба шумит, подснегом холодной России, под знойным песком пирамид. А вот маршалы — и те, чтопогибли в бою, и те, что ему изменили и продали шпагу свою — непременнооткликнулись бы на зов, вылезли бы из пышных усыпальниц, блестя золотымигалунами, и выстроились под простреленным штандартом с буквой N. А мадемуазельЛенорман откинула бы серую крышку своей гробницы, расположенной неподалеку отглавного входа, и предсказала этому великолепному воинству блестящие победы икрасивую смерть.

Но воспоминание о знаменитой сивилле, напророчившеймаленькому южанину невероятную судьбу, — это уже из области mystere. Из всехпаломнических потоков именно этот, взыскующий эзотерических таинств, наПер-Лашез самый полноводный — куда там любителям литературы, продолжателям делаКоммуны и даже почитателям Джима Моррисона.