Читать книгу "Руки Орлака - Морис Ренар"

вернулся в Сен-Леонар и попросил проводить меня к человеку, укравшему часы и ботинки.

На вид он был неказист. Я сказал ему:

«Ты бродишь тут, по округе, вот уже несколько дней. Отрицать это бесполезно. Тебя изобличает множество улик. Но если ты все же станешь возражать, свидетелей, видевших тебя, найдется предостаточно. Думаю, некоторые даже скажут, что ты не стеснялся заходить в дома, если видел, что дверь открыта… Так и было в случае этого бедного писателя, который отправился погулять, опрометчиво оставив дом под присмотром Провидения. Ты любишь читать романы. За это я тебя не осуждаю. Но что ты сделал с рукописью, из которой вырезал эту пресловутую фразу: „Я решил покинуть этот мир ровно в восемь утра“? Сжег ее, а? Или же спрятал там же, где и несколько тысячефранковых банкнот, которые твоя жертва всегда носила при себе, чего вполне можно было ожидать от человека, не запиравшего дверь своего скромного жилища?»

Он стоял передо мной с отпавшей от изумления челюстью, весь в поту от волнения.

«Говори, где спрятал банковские билеты. Ну же! Немного искренности пойдет тебе только на пользу».

Тогда он показал нам тайник – тот был в старой полуразвалившейся стене. И, ступив на путь признания, этот малый, похоже, уже не собирался останавливаться.

«На ярмарке я попался специально, – сказал он. – Так затея с часами выглядела более правдоподобной».

«Это мы знаем и без тебя», – сказал я ему.

Но вот чего я выяснить не сумел, так это имени его сообщника, тайком следившего за тем, чтобы какой-нибудь бесстыдный прохожий не утащил бумажник, содержавший пресловутую записку.

1938

Убийство у «Синего дома»

Той зимой, как всегда, мой друг Пьер Кальмон, дворянин-фермер из коммуны Боннель, пригласил меня на несколько недель к себе – поохотиться на кабана.

В один из дней, увлекшись охотой, я далеко ушел от границ охотничьего угодья и с наступлением сумерек, кое-как сориентировавшись на местности, двинулся в сторону Боннеля. Спустя полчаса ходьбы я наткнулся на сторожа из нашего имения, который трубил в рог, собирая гончих. Он указал мне кратчайший путь. Я вышел на национальную автомагистраль, пересекавшую лес.

До Боннеля оставалось не более полулье[144], но я чувствовал себя жутко уставшим, было очень холодно, так что, заметив постоялый двор «Синий дом», я решил зайти выпить чего-нибудь согревающего. Между тем совершенно стемнело.

Об этом заведении, уединенно стоявшем посреди леса неподалеку от дороги, я был наслышан. Накануне, когда мы проходили мимо, Пьер сказал мне, что у владельцев – бездетной пары – дела идут неважно и что они, наверное, «будут продаваться».

Я вошел через застекленную дверь в небольшой трактир. Какая-то женщина пронзительно прокричала:

– Включи свет, Антуан!

Тотчас же зажглась свисавшая с потолка лампочка.

Пока его жена кипятила воду для моего грога, Лушо – я и сейчас помню, как его звали, – не удержался и поведал мне о своих несчастьях. По его словам, он сильно «попал», купив эту гостиницу, где теперь, после увеличения числа автомобилей, никто не останавливается, из-за чего они оказались на грани разорения, нужды и тому подобного.

И тут, словно по волшебству, в трактир вошли трое клиентов.

Двое первых прибыли вместе: какой-то матрос, направлявшийся на железнодорожную станцию – увольнение у него заканчивалось, и нужно было вернуться в Шербур, – и поляк-поденщик, искавший работу. Они встретились на стыке дорог и оставшийся путь проделали вместе.

Лушо ввязался в их разговор. Матрос был довольно веселым парнем, но его кривая юная физиономия вызывала у меня не больше симпатий, чем бородатая рожа поляка.

– Я б и машину взял, старина, – сказал он, – но уже почти пустой!

Он пояснил, что провел увольнительную у одной особы, обобравшей его до нитки, что он и так в долгах как в шелках, «но уж больно хотелось повидать эту Мирей, старина».

– Она очень даже ничего деваха. Сейчас покажу тебе фото!

Он вытащил из сумки портрет, которым все вежливо полюбовались, затем вернул фотографию на место и завязал сумку на узел, который привлек внимание поляка.

– Такого я никогда не видывал, – сказал он, – хотя и знаю их с дюжину. Впрочем, в чем вам, морякам, еще шарить, как не в узлах.

Они принялись завязывать тесемки на самый разнообразный манер, чем вызвали восхищение четы Лушо.

В этот момент появился третий клиент – некий мсье в отороченной каракулем венгерке и высоких шнурованных ботинках модели «авиатор»; он выглядел изнуренным.

– У меня метрах в двухстах отсюда, на дороге, сломалась машина, – сказал он. – Завтра вызову по телефону механика, но сейчас уже валюсь с ног от усталости. Дайте мне какую-нибудь комнату, хорошо?.. Нет, есть я ничего не буду. Сразу на боковую… Вот только усну ли я? Похоже, забыл снотворное в машине. Ну да ладно! Если ночью оно мне понадобится – схожу. Оставьте ключ в двери, ладно?

Лушо показал ему, где висит ключ. От предложения дотолкать машину до гаража гостиницы автомобилист отказался. Он вытащил из бумажника права и тем самым опрометчиво «засветил» толстую пачку банкнот.

Я покинул трактир последним. Мужчина в венгерке поднялся в свою комнату, а матрос и поляк продолжили свой путь.

* * *

На следующее утро, в начале восьмого, меня разбудил Пьер, сообщивший, что неподалеку от «Синего дома» совершено преступление. На рассвете постояльца четы Лушо нашли с простреленной головой рядом с его машиной.

Тут же запрыгнув в авто – утро выдалось морозным, – мы отправились к «Синему дому».

Вокруг убитого и его кабриолета уже собралась толпа: крестьяне, водители, жандармы, магистраты, работники полиции. Был там, вместе со своим секретарем Гайяром, и знаменитый комиссар Жером. Он опрашивал супругов Лушо. Жена, заметив меня, воскликнула:

– Да вот же! Этот мсье скажет вам то же самое, что и я, – он был вчера у нас. Этот наш постоялец чувствовал себя неважно, выглядел больным, уставшим, изнуренным. Он сказал, что ночью сходит за снотворным, если оно вдруг ему понадобится. Ну и вот, он, видать, пошел, а там или застрелился, или его застрелили. У нас было еще двое клиентов – мсье вам подтвердит, – которые видели его пухлый бумажник.

У Жерома, с которым я прежде не встречался, было волевое лицо, светлые глаза и бородка с проседью. Он внимательно рассматривал растянувшийся на заиндевелой траве труп: убитый был одет самым пристойным образом – венгерка застегнута на все пуговицы, ботинки плотно зашнурованы. В правой руке у него был зажат револьвер.

– И вы ничего не слышали? – спросил Жером. – Ни