Читать книгу "Руки Орлака - Морис Ренар"

даю вам слово, что за вами никто не следил».

«Лгун! Лгун! Как бы тогда вы узнали?»

«Я никогда не лгу, – продолжал я. – Просто есть мелочи, которые сами по себе много скажут тому, кто умеет их замечать. Жаклин, еще недавно вы не снимали кольцо ни под каким предлогом, но его не было на вашем пальце на том пляже – и это уж точно было не в Сен-Коме, – где вы принимали солнечные ванны в компании порядочного мужчины – или же труса, – который, должно быть, даже и не подозревает о моем существовании».

«Я никогда не снимала кольцо!»

«Расскажите это кому-нибудь другому, девочка моя! Посмотрите на мою руку. Посмотрите на мое кольцо. Вот я действительно не снимал его ни днем ни ночью, как это и полагается; и я тоже, как и вы, загорел, хотя и приобрел этот загар, отнюдь не валяясь на песочке у моря, уж будьте уверены! А сейчас я сниму кольцо. Что вы видите? Вы видите, что оно оставило вокруг моего безымянного пальца бледную полоску. Вы видите, что солнце сфотографировало – вот подходящее слово! – это кольцо на основной фаланге моего пальца, видите, что она сохраняет его надежный отпечаток, его точное изображение. А что мы видим на вашем пальце? Ничего. Вывод: вам не следовало выходить замуж за полицейского. И мы исправим эту ошибку, не так ли?»

Вскоре, мой дорогой Гайяр, я развелся.

– Теперь, – сказал я шефу, – мне понятно, почему вы так относитесь к браку полицейских. Но, уж простите, не все женщины такие, как ваша Жаклин.

– О! Ну разумеется! Разумеется! – живо воскликнул Жером, стараясь, чтобы это прозвучало как можно вежливее.

Даже не знаю, повлияло ли на мое решение воспоминание об этом разговоре, но, как я уже сказал вначале, мои матримониальные планы продолжения не имели.

1934

На пороге смерти

Обстоятельства личного характера вынудили меня выбрать в тот год для спокойного отдыха одну небольшую деревушку, затерянную в самом сердце гористой местности. Я прибыл туда погожим утром, со швейцарским рюкзаком за спиной и моим этюдником. На пороге симпатичного домика я заметил что-то вязавшую женщину. Я сказал ей, что вот уже несколько дней брожу по этому краю в поисках тихого местечка вроде этого, и спросил, не знает ли она: может, кто-то в деревне согласится приютить меня примерно на месяц?

Пока я говорил, эта женщина не сводила с меня изучающего взгляда. Вероятно, я произвел на нее хорошее впечатление, так как она сказала, что если я желаю поселиться под ее крышей, то она охотно возьмет меня на пансион.

– Если, конечно, вы не очень привередливы в еде, потому что, знаете ли, я не слишком искусная повариха!

Мы быстро сговорились. Так я стал постояльцем мадам Анблен. Ее муж погиб на войне, и теперь она в основном занималась садом и огородом.

Комната, в которой мне предстояло поселиться, оказалась весьма уютной. Проведя меня в нее, мадам Анблен сдержанным тоном сказала:

– Это была комната моей дочери.

Тогда я воздержался от расспросов, но спустя несколько дней мадам Анблен, подав мне вкуснейшее рагу (ибо, что бы она сама ни утверждала, готовила она отменно), призналась, что ее дочь Мари Жанна умерла двумя годами ранее. Ее нашли повешенной на дереве в лесу.

Рассказывая мне об этих трагических часах, мадам Анблен плакала. Тем не менее я понял, что, делясь со мной своим горем, она находит облегчение и что мое участие приносит ей пользу. Позднее, когда мне стало ясно, что соседям мадам Анблен душу не изливает, я понял это еще лучше. В этой деревушке всего-то было пять домишек, стоявшие один за другим. Жители были грубоватые, примитивные. Моя хозяйка – простая крестьянка – предпочитала хранить свои воспоминания, сожаления и печали при себе. И напротив, со мной эта славная женщина, похоже, даже рада была побеседовать о своем трауре по мужу, убитому под Верденом, и о той прелестной, веселой и приветливой девушке, чье неожиданное самоубийство стало для нее сокрушительным ударом, от которого она уже не чувствовала в себе сил оправиться.

– Как это объяснить, мсье Дарже? Чтобы в девятнадцать лет пойти в лес и повеситься, когда у тебя нет на это ни малейшей причины!

Я заметил, что у нее могла быть какая-то сердечная тайна, но мадам Анблен, не осмеливаясь противоречить «образованному человеку», покачала головой и словно замерла с отупевшим видом на краю той пропасти, глубину которой я попытался ей показать.

Мы беседовали лишь во время моих трапез, когда она накрывала стол в моей комнате, прежде чем пойти к себе. В остальное время я бродил там и сям, рисуя пейзажи, либо предавался долгим сиестам, разлегшись на траве, либо – гораздо реже – общался с сельскими жителями. Они говорили на занятном наречии, к тому же обладали необычным складом ума, полным здравомыслия и наивного лукавства. Помимо многочисленных семейств Состелье, Борже и Фроманто, тут, в отдельной хижине, жил еще некто Реюник, болтливый и хвастливый старик лет шестидесяти, который очаровал бы Бальзака и разговоры с которым были настоящей усладой для горожанина вроде меня. Послушать его, так папаша Реюник все умел, все знал и не переставая разглагольствовал, чтобы убедить вас в этом, причем пересыпа́л свои красноречивые россказни грубоватыми шутками и потрясающими остротами. С ним редко кому удавалось вставить даже словечко, но его монолог был столь живописным, что жаловаться никто и не думал.

Я провел там на отдыхе уже две недели, когда почтальон – должно быть, проклинавший меня за то, что ему пришлось добираться в такую даль, – принес мне письмо. Я завтракал.

– Хорошие новости, мсье Дарже, – сказала мне госпожа Анблен. – Вижу это по вашему лицу!

– Да, вы правы, мадам Анблен. Я написал одному моему другу, доктору Морэ, что отдыхаю здесь. И знаете что? Он тоже приедет, чтобы провести со мной последние две недели моего отпуска. Он – ученый, восхитительный человек, гораздо старше меня, но я люблю его как брата.

– Это прекрасно, но где мы его поселим?

Действительно, это была проблема. Впрочем, она счастливо разрешилась. Сошлись на том, что я оставлю свою комнату Морэ, а мадам Анблен установит для меня в кладовой брезентовую складную кровать, которую позаимствует у соседей, Состелье.

Через день Морэ был гостеприимно встречен жителями деревушки. Будучи моим другом, он заранее пользовался той же симпатией, с которой тут относились ко мне. Впрочем, этот высокий красивый мужчина с уже седыми висками всегда внушал