Читать книгу "Земля войны - Юлия Латынина"

Слова Комиссарова упали на слишком хорошо подготовленную почву. На бешеный нрав Джамалудина, на череду постоянных скандалов, на сожженный трейлер, на вечное опасение Заура, что его брат вот-вот отколет что-нибудь такое, что даже безразличным ко всему федералам покажется чересчур.

И теперь, откинувшись на кожаные подушки и смотря в одинаковые черные шапочки на одинаковых затылках Шахида и Абрека, Заур вспоминал все, что было десять лет назад. Грязный резиновый коврик «Жигулей», в который его ткнули лицом. Треск сломанного предплечья. Холодный подвал и наручники, на которых его подвесили, – по странной иронии судьбы, это помогло костям срастись правильно. Пять раз в день он молился Аллаху, чтобы тот дал ему возможность отомстить, он видел во сне только месть и перерезанное горло своих палачей, ни разу за все эти дни, ни на минуту, ни на секунду, он не примирился внутренне ни с пленом, ни с выкупом, – он только внешне делал вид, что спокоен и готов к переговорам. И самой счастливой минутой в его жизни была та, когда он увидел кровь, брызжущую из разорванного горла Бувади Хангериева, и своего брата, всаживающего в чеченца пулю за пулей.

Ни свадьба, ни рождение сына, ни первый заработанный миллион, – ничто не могло сравниться с этой минутой, и если бы Заура, – спокойного, выдержанного Заура, – в Судный день спросили, что такое счастье, он бы ответил: «Счастье – это смерть твоего врага. Это видеть, как горит его дом и течет его кровь. Счастье – это когда ты убиваешь его детей и берешь его жену».

Возможно ли, что эта минута была лишь частью спектакля? Что Джамалудин с самого начала знал, кто похититель его брата, и что все розыски и трупы, устроенные им, были лишь для отвода глаз, или же потому, что похититель тоже решил развести Джамалудина и не показал ему всех козырей? Возможно ли, что если бы пуля Джамалудина тогда промедлила хотя бы мгновение, то Бувади успел бы воскликнуть: «Что ты делаешь? Мы же договорились!»

И тогда пуля досталась бы не только Бувади. Но и самому Зауру. А Джамалудин бы вернулся домой, сказал, что его брат погиб вместе с похитителем – и взял бы весь бизнес в свои руки.

Заур считал, что он знает своего брата. Но может ли один человек знать другого, и даже самого себя? Лучше, чем кто-либо, Заур понимал, что каждый человек – это набор вариантов. Нет человека только храброго, или только трусливого, только щедрого или только скупого, только преданного или только вероломного. В самом отчаянном храбреце есть ниточка труса. Самый верный долгу человек способен на вероломство. Даже любви нет: и мужчина, который боготворит женщину и мечтает ее видеть матерью своих детей, в следующую секунду думает о ней как о шлюхе, которую хорошо бы поиметь, а еще через секунду начинает есть суп и думает о супе, а не о женщине, и только через минуту вспоминает, что без этой женщины он жить не может и не хочет.

Поэтому важно не то, что человек думает, а то, что человек делает: а что сделал Джамалудин?

Заур понял, что он не знает ответа на этот вопрос.

* * *

Было уже одиннадцать вечера, когда Заур Кемиров вернулся в Бештой и, несмотря на поздний час, приказал везти себя в мэрию. Та м он долго, раздернув окно, стоял и смотрел на пустой цоколь от памятника Лисаневичу, а потом он нажал кнопку селектора и узнал, что его младший брат сидит на базе отдыха.

– Пусть подъедет, – распорядился Заур.

Джамалудин появился в мэрии спустя двадцать минут. Он был, как всегда, подтянут и спокоен, и в его движениях была та особая ловкость, которая присуща спортсменам, волкам и спецназовцам; темные волосы казались чуть влажными после намаза. Его брат, за столом, сосредоточенно шелестел бумагами. Уже по одному этому Джамалудин понял, что разговор будет неприятный, и огорчился заранее: он очень переживал, когда брат ему выговаривал.

Заур поднял голову от бумаг и сказал:

– Как обстоят дела с памятником Лисаневичу?

Джамалудин очень удивился, но ответил:

– Никак.

– Делегация будет в мэрии в полдень. Когда она будет здесь, памятник должен стоять перед мэрией.

Лицо Джамалудина не дрогнуло. Он только нервно сглотнул и спросил:

– Еще что?

– Ты распустишь своих людей, – сказал Заур.

– Когда мы закончим, я их распущу.

– Ты их распустишь сейчас! Мы стали притчей во языцех! На тебя все показывают, как на будущего Басаева! Про меня спрашивают, как мэр российского города может финансировать незаконное вооруженное формирование? Ты хочешь, чтобы мы потеряли все? Чтобы наши заводы достались Гамзату?

– Я этого не допущу.

– Как? С двумястами головорезов? Это хорошее число, чтобы шариться по горам и жечь казино, а если сюда придут русские танки?

– Пусть приходят. У Шамиля было не больше, когда он оборонял Грозный.

– И во что превратился Грозный? – спросил Заур.

Джамалудин помолчал.

– Так легла карта, – сказал Заур, – что мне надо стать президентом этой республики. Аллах свидетель, я этого не хотел. Но ты сделал так, что мы бежим, как кабан по полю. Или я стану президентом, или следующий президент получит мой бизнес. А я не смогу стать президентом, если в Кремле на стол положат вместе с моим резюме фотографии твоих головорезов.

– Нет, – сказал младший брат.

– Джамалудин, – проговорил Заур, – я знаю, что ты был в сговоре с Хангериевым. Я это знаю давно. Я простил тебе, потому что ты мой брат. Но не вынуждай меня называть это вслух, как причину нашего разрыва.

Джамалудин несколько секунд смотрел на старшего брата, словно не веря своим ушам. Он хотел что-то возразить, но слова застряли у него в горле, как перекошенный патрон застревает в горячем стволе. Он как-то странно подергал руками, словно защищаясь от сглаза, или утирая несуществующий пот, а потом повернулся и вышел. Дверь за ним захлопнулась.

Глава десятая,в которой первый вице-премьер приезжает в республику, чтобы назначить в ней президента, а Кирилл Владимирович Водров становится кавказским террористом и сторонником Халифата

Правительственная делегация должна была прилететь в Торби-калу в девять утра, и Кирилл явился в особняк Комиссарова к половине восьмого.

Во дворе, блестя черными блестящими боками, уже стояла кавалькада «Мерсов», и на темных бронированных стеклах был разложен пасьянс пропусков. Возле «Мерсов» бегали сотрудники ФСО и службы безопасности Асланова.

Накануне шеф услал его в Чечню. Кирилл до пяти утра сидел в Гудермесе, и только сев в машину, обнаружил на телефоне два десятка неотвеченных звонков от Заура и Джамалудина. Кирилл проспал час в машине, вымылся, переменил костюм и поехал к Комиссарову.

Кирилл поднялся на второй этаж и увидел, что Комиссаров пьет утренний чай в гостиной, габаритами напоминающей вертолетную площадку. Сквозь раскрытые шторы в комнату сыпалось солнце, как струя спелого зерна сыпется из элеватора, и этим солнечным светом было залито все – дорогие ковры, плазменная панель телевизора, хрустящая скатерть с серебряным зажимом для салфеток, румяные тосты на фарфоровой тарелочке, горка черной икры в завитках сливочного масла, и темно-вишневый джем в хрустальной вазочке.