Читать книгу "Детородный возраст - Наталья Земскова"

Прямо так вот сейчас и родим?!.

Появляется врач, меня укладывают так, как нужно, велят найти удобное положение и упираться ногами-руками – разве что не привязывают. Внимательно слушаю, и страх как будто заглушает боль: ну вот, уже сейчас… Сердце начинает стучать так, что я его слышу ушами. Но теперь не до сердца, нужны мои силы. Последние минуты неизвестности. Последние ли? Дышу и считаю, пытаясь чуть-чуть успокоиться. Успокоиться не получается, начинается очередная схватка, но какая-то странная, во много раз больнее и сильнее тех, что были. Боль разрастается как будто веером, пульсирует и набирает силу, а из низа живота резко перемещается в прямую кишку, как если бы туда вонзили нож и стали поворачивать – я даже задохнулась, замерла, от неожиданности застонала и разжала пальцы. Что это такое…

– Отлично, потуги, – тихо сказала акушерка. – Внимание! Так, вдох поглубже. Собралась! И тужься: раз, два, три, четыре… Ну!

Парализованная этим диким и совершенно новым для меня ощущением, понимаю: тужиться – примерно то же самое, что сесть на этот самый нож, на огромный, длинный кол. Вонзить его в себя. И я, не думая, «сажусь», вопя что есть мочи, боясь только одного: как бы не потерять сознание и не осложнить этим роды. Вообще-то боли я боюсь ужасно: сдать кровь из пальца – проблема, не говоря о том, чтобы удалить зуб. Но сейчас все координаты переменились, и я готова дать себя разрезать на куски, лишь бы всё закончилось благополучно. Медлить нельзя, родовые травмы и у нормальных идут через одну, не то что у меня, и я стараюсь, как только возможно.

Но акушерка недовольна:

– Так, тужишься ты плохо. Еле-еле. Соберись, сильнее. Не спи, не спи. Лежат тут как на пляже – кто будет рожать! Так, вдох, и – раз, два три…

Слезы брызжут из глаз, сводит скулы, всё плывет перед глазами. Ощущение, что меня вот-вот разорвет, в родах с Аней этого не было. Неужели все так?

Кто так, а кто-то, может, и хуже… Не жалеть себя – вот что самое главное. Так хочется зажаться и застыть, но я опять «сажусь на кол», всё глубже, глубже. Я кричу как резаная, совсем не думая о том, как выгляжу, и точно, с криками как будто легче… Стараюсь что есть мочи, чтобы потом, когда всё кончится, не в чем было себя упрекнуть.

– Плохо. Слабо. Ты понимаешь, что ребенку тяжело? Ну собери все силы, постарайся.

Акушерка и врач смотрят друг на друга несколько секунд, их молчаливый диалог не предвещает ничего хорошего. Вслед за этим ничего не происходит, но мне понятно: времени, чтобы родить без осложнений, совсем немного.

Реву и собираю силы, напрягаюсь так, что, кажется, сейчас лопнет всё. По лицам вижу: снова слабо. Неожиданно для себя начинаю вслух причитать:

– Господи, пожалуйста, ну дай мне силы, ты же видишь, я стараюсь… Я проползла весь этот путь одна, ну что мне сделать, чтобы получилось…

Акушерка отходит вглубь бокса к стерильному столику, что-то оттуда берет, возвращается и, когда наступают следующие потуги – чирк! – одним движением уверенно разрезает промежность. Как будто обожгло на полсекунды – я почти не почувствовала и сразу об этом забыла.

– Так, давай еще раз. Постараемся, слышишь? Напрягаешь грудь, а нужно низ, выталкивай, толкай его сильнее!

Теплоухов прилип к противоположной стене, отдав бразды правления опытной пожилой акушерке, которая, уж кажется, видит меня насквозь, вот только не понимает, что мне попросту не хватает мышц, нечем мне тужиться. Господи, хоть бы сделали кесарево!

– Силы здесь ни при чем, – говорит она, будто прочитав мои мысли, – выполнять надо правильно, вот и всё. Давай еще раз: долгий вдох и – раз, два, три, выталкивай же, напрягись всем низом.

Ору, «сажусь на нож», который, кажется, уже у горла – не дает кричать. Еще чуть-чуть – и тресну от боли. Когда же это кончится-то… А если только к вечеру? Не выдержу, до вечера – не выдержу.

Но не выдерживает Теплоухов:

– Э-э-э-э… Женщина, вы можете представить, что у вас запор, и нужно от него избавиться?

– Что у меня?

– Запор. Напрягите кишечник.

– А, ну конечно, да…

Я трясусь от боли, начинают стучать зубы, но это не холод, а что-то другое, я вижу ярких разноцветных человечков в воздухе: их миллионы – желтых, красных, рыжих, голубых… Живые, смеются, гримасничают, подмигивают. Они везде: на стенах, в воздухе, на лампе. Человечки скачут, за ними невозможно уследить. И свет почему-то стал лилово-синим и дрожащим, словно загустел до желеобразного. Свет тоже движется, переливается потоками и разливается на капли, пятна, сгустки. Свет поглощает человечков, втягивая, пожирая тучами. На потолке – отверстие, дыра, оттуда липкие гигантские медузы движутся ко мне несметными рядами: ближе, ближе. Нет, не медузы, а цветы: разрастаясь на глазах, ползут и тянутся, пытаются достать, потрогать. Тут кто-то начинает петь высоким дивным тенором, и звезды через раскрытое окно беззвучным потоком льются на живот, стекают на пол, льются по столу, по стенам. От них струится холод, цветы-медузы застывают, стекленеют и – р-р-раз – разбиваются на мелкие блестящие осколки. Ужасная картинка длится полсекунды и тотчас исчезает.

Я прихожу в себя от слабой похвалы:

– Ну, лучше… Молодец. Давай-давай, пошла головка. Не останавливайся!

Акушерка меняется в лице, теряет всю свою невозмутимость и осанистость, наклоняется и начинает буквально разрывать меня тренированными мускулистыми руками, пытаясь помочь ребенку. Появляются еще два врача – вырастают, словно из-под земли, – поминутно через живот слушают, как бьется его сердечко. Делаю всё, что от меня требуют, и ору уже не переставая. Нет, не ору, а хриплю. Голос внезапно сел, я этого просто не заметила, но молчать намного больнее. Больше не буду рожать, успокаиваю себя в редкие секунды передышек, никогда. Вот сейчас тут домучаюсь – всё!

– Не останавливайся, слышишь! – кричат мне врач и акушерка хором. – Головка вышла, постараемся еще. Вдох – раз, два, три, четыре… Ну, что ты вся как студень!

Я корчусь до последнего. Всё, больше не могу. Ужас абсолютного бессилия заполняет меня, и тут происходит нечто непонятное: как будто останавливается время, всё выключается и гаснет. Провал в действительности и в моем сознании. Не знаю, сколько длится это небытие. Затем – включилось. Только ощущение – довольно яркое, короткое, как вспышка: я чувствую, как, найдя дорогу, очень медленно, по сантиметру, вылезает упругий, плотный, почему-то не скользкий – большой и мокрый мой детеныш. Одно мгновенье, второе, третье… Тишина. Молчит. Я приподнимаюсь и ищу его глазами. И все молчат. Я ничего не вижу – только белые халаты и спины. Ни звука. Так не бывает! И в тот самый миг, когда меня охватывает жуткий страх, он начинает пищать и плакать. Почему-то тихо тихо. Живой? Живой!!! Живой… И плачет – громче, ярче. Кажется, обиженно и грустно.

Не знаю, слышала ли я в своей жизни что-нибудь благодатнее этого плача.

Боль исчезла мигом, как будто раз – и всё.