Читать книгу "Детородный возраст - Наталья Земскова"

Память быстро прокручивает нужный ролик шестнадцатилетней давности, и я получаю инструкцию. Первое: с минимальным расходом нервов и сил дожить до того времени, когда матка раскроется на четыре пальца и начнутся собственно роды (это будет, наверно, под утро); второе: когда наступят эти пыточные боли – а они, конечно же, наступят, – выталкивать ребенка всеми мышцами и ребрами, хоть ты умри… Не зажиматься. Не жалеть себя – вот что самое главное.

Да… Да… Пока еще цветочки, можно жить без стонов. Мне снова приходят на помощь слова Ольги Шуман:

– Вот скажи, было тебе в жизни больнее, чем сейчас?

– Было, конечно же, было!

– Вот! Значит, это ты стерпишь.

Я и терплю. Накричусь еще, а пока ничего, ничего. Только хочется спать очень сильно. Только ноги дрожат от усталости и почему-то невозможно выпрямиться: меня сгибает, скручивает, тянет к полу. Схватки стали длиннее и чаще, интервалы короче. Открывается шейка матки. Хорошо. Замечательно. Здорово. Организм это делал когда-то, значит, помнит и сделает всё правильно. Ничего, ничего сверхъестественного. И терпимо, пока что терпимо.

На какое-то время меня оставляют одну, и, чтобы отвлечься, я принимаюсь тупо считать – ну хотя бы до тысячи. Сбиваюсь со счета, начинаю снова. Как учат психологи, ищу положительные моменты. Хорошо, что не делают клизму, – раньше делали всем, а сейчас отменили: стресс и матери, и ребенку… Хорошо, что прошел-проскочил Новый год, и мне выпало второе, а не первое января (Вика, всё так, как ты велела!). Хорошо, что дежурит Эра, и в крайнем случае я смогу ее позвать. Хорошо, что мужа нет рядом… Начинает подташнивать, встаю, открываю окно и дышу глубоко и очень медленно. Снова нужно ложиться, всё кружится, и я боюсь упасть. Но лечь не успеваю. Приходит врач, велит закрыть окно и осматривает меня на родильном столе, куда я взбираюсь с невероятным трудом и зубовным скрежетом. Эти «вертолеты» – пока взберешься и устроишься, можно десять раз родить. Как на грех начинается схватка, вцепляюсь в боковые ручки, стараюсь не стонать и быть спокойной. Слышу, как, отворачиваясь, он бросает акушерке:

– Совсем не готова.

Та пожимает плечами и что-то шепчет ему на ухо. Он кивает, прищурившись.

Не успеваю даже вскрикнуть и моргнуть – мне быстро и ловко прокалывают пузырь, и воды тонкой струйкой стекают куда-то вниз и капают…

Ну вот. Теперь уж скоро.

– Живот опустился, вставайте. Но шейка пока не раскрылась: медленно, медленно. Сейчас мы сделаем укол, пойдет быстрее.

«Всё хорошо, всё хорошо, укол, пойдет быстрее», – автоматически повторяю за ним и зачем-то выхожу в общий коридор, где на ярких огромных мячах висят женщины. Следующая схватка застает меня около них. Непроизвольно ойкнув, я сажусь прямо на пол. От резкой боли темнеет в глазах – ясно, стимулирующее лекарство, но это хорошо, процесс идет. Считаю и дышу, чтобы успокоиться. Ко мне подходит акушерка, поднимает с пола и тихонько ведет в палату: терпи, терпи. И это тоже замечательно: ну вот, одну не оставляют.

Меня опять сгибает, больше не могу сопротивляться и встаю на четвереньки – так, кажется, легче. Тяжелая долгая схватка проходит – меня охватывает короткое блаженное безболье, и я ложусь отдохнуть. Перерывы стали совсем малы, но даже две минуты отдыха – это благо, надо воспользоваться и чуточку восстановиться. Три-четыре минуты – новая схватка. Пытаюсь лежать, но лежать не могу, вскакиваю – и снова на четвереньки… Воображаю, как это выглядит со стороны.

Проходит какое-то время – мне удается всего лишь кряхтеть и всё время менять положение, обманывая боль. На самом деле обмануть не удается, но, может быть, я отвлекаюсь. Акушерка находится рядом – бесстрастная, как стена. Она делает мне еще один укол, промежутки между схватками становятся совсем незначительными, время летит, и я с изумлением обнаруживаю, что уже шесть утра – долгожданное завтра. Хочется спать и не быть. Нельзя, нельзя. Ужасно резкий этот свет в родильном, никуда от него не скрыться.

Рожениц прибавляется – утро. Многие до последнего терпят дома, и только тогда, когда схватки идут через две минуты, набирают ноль-три. Мне этот экстрим и в первый раз не был доступен, и я с изумлением рассматриваю женщин, прибывших сюда прямо «с воли» – с маникюром, макияжем…

Как же все-таки душно… Снова открываю окно и дышу, пока можно. Начнутся роды – всё плотно закроют.

– Давай-давай, остался один палец, рожать давно пора, – говорит акушерка, вздыхая. – У меня скоро смена закончится. Вот родишь – отдохнешь.

А я совсем без сил. И следующую схватку должна перележать. Не удается, меня будто подбрасывает кверху. Опять считаю, ползаю, мечусь по всей палате и в сотый раз говорю себе одно и то же: это естественные боли, я молодец, я справлюсь, всё идет как надо. Да, я стараюсь. Но единственное, что у меня получается, – более менее сохранять человеческий вид и не грохнуться в обморок. Сильно кружится голова.

Вдруг раздается продолжительный и очень громкий крик: я вздрагиваю, прикрываю двери. Еще один – такой же долгий и такой же дикий. Как я всё это выдержала здесь тогда, три месяца назад? Невероятно. Ну нет, сейчас мне легче, лучше. Да, больно, но пока терпимо, уж лучше боль, чем страх. Остался всего один палец.

Схватки идут волнами, одна за другой – в минутные перерывы заставляю себя ложиться на стол, отдыхать, расслабляться. Получается плохо. На самом деле от дикой боли я бестолково мечусь и ищу пятый угол. Мысли обрывками носятся в голове и тут же пропадают, недодуманные: попросить обезболивающее?.. а как раньше, в деревне, рожали, всего сто лет назад?.. а в голод?.. а в войну?.. а в дороге?.. без больниц?.. у Льва Толстого было десять детей… ужасно, бедная жена, то беременности, то роды… и прежде так рожали все… совсем не готова… слушать команды… не плакать… держаться… где, где же это было про «сладостные роды»… и что это такое… быть не может… надо попросить обезболивающее…

Как там сейчас мой ребеночек – совсем о нем забыла с этой болью…

Второе января. Густая темнота за окнами и слабые огни, все спят. Зима, каникулы и отголоски праздника. А мы с малышкой боремся за жизнь, и скоро я ее увижу. Сквозь приоткрытую дверь замечаю, как провозят допотопные громоздкие каталки: отмучившиеся счастливицы с ребеночками под боком отправляются в послеродовые палаты на второй этаж. Это раньше новорожденных забирали в отдельные боксы. Сейчас с первых часов за младенцем ухаживает мама, и если с обоими всё хорошо, то их не разлучают. У всех на лицах одно и то же – безмятежность и полный релакс, кошмар закончился. Это как-то внушает надежду, словно «очередь» продвигается, и моя вроде бы близко. Как ни странно, прошло семь часов – мне казалось, что час-полтора. Это время… Никогда не поймешь: ползет-ползет, вдруг раз – и пролетело, как комета. За окнами тусклый рассвет, и от этого как-то безрадостно.

Нет, не радоваться нельзя, ведь сегодня у нас день рождения. Нужно только родиться как следует.

– …Ну, слава богу! На четыре пальца, – объявляет акушерка. – Молодец. Всё, наползалась, хватит. Вставай. Подыши, успокойся, умойся. Так! Сейчас начинается главное. Я объясняю. Как только наступает потуга и ты чувствуешь, что матка выталкивает ребенка, тужься изо всех своих сил. На выдохе. Я буду считать до пяти. Пока я считаю, ты тужишься. Затем вдох и отдых. Понятно? Другая потуга – снова тужишься. Делаешь всё по команде. Чем сильнее будешь стараться, тем легче ребенку. Постараешься – быстро родим.