Читать книгу "Возлюбленная Казановы - Елена Арсеньева"

Досталось ему ни за что ни про что: ведь он искреннерадовался исчезновению Данилы, поскольку граф не раз грозился, что станетприбегать к услугам нового парикмахера, а косорукого Филю сдаст в рекруты припервом же наборе. Теперь сия угроза отпала, чем Филя был весьма доволен, толькожалел добрейшего Елизара Ильича. Он стоял под воротами и плакал украдкой, когдавдруг подскочила, как бешеная, графиня. Не тотчас Филя уразумел: надобно снятьраспятого управляющего, не то ополоумевшая баба до смерти забьет.

Требование сие было опасно, даже безумно. Но, сказать кчести Фили, он ни на миг не задумался: вмиг подлез под ноги повешенного иприподнял его, чтобы не терзать новой болью вывернутые в плечах руки.Елизавета, подоткнув пышные юбки, с незнаемой прежде ловкостью взобралась наберезу, росшую у ограды, потом на воротину и принялась распутывать веревки,стиснувшие руки Елизара Ильича.

Узлы закровавились, заколодели. Елизавета переломала ногти ився исплакалась, пока их распутала; наконец и это дело было сделано. Филяпринял бесчувственного управляющего на руки и уложил его на траву под забором.

Елизавета спустилась с воротины и припала к безжизненномутелу, с ужасом вглядываясь в почернелые глазницы, прикушенные белые губы иобострившиеся от мучений черты.

Она плакала навзрыд. Что-то словно бы обрывалось сейчас в еесердце. Она будто вновь и вновь теряла тех многих, многих, близких и далеких,любимых и врагов: Неонилу Федоровну и Леонтия, Хонгора и Анзан, Эльбека иБаграма, Гюлизар-ханым и Сеид-Гирея, Дарину и Гюрда, Славко и Хлою, Фальконе иАвгусту, и Макара-тюремщика, и Николку Бутурлина; и тех, кто был оплакан ею; итех, кто просто исчез в дали времени: Алексея, Татьяну, Вольного, Лисоньку –всех, всех, всех! Она плакала и умоляла хоть этого, последнего оставшегося унее друга не покидать ее. Не уходить. Не умирать. Ведь виновата она, а платитьпо долгам выпало ему, и этого ей не перенести, не пережить, не простить себе!

Вдруг чьи-то руки подхватили Елизавету под мышки и грубовздернули с такой силою, что она невольно вскрикнула, рванулась, повернулась иобмерла, увидев графа.

Никогда еще не видела Елизавета ненависти в ее столь явном ипрямом обличье. Ненависти испепеляющей, убийственной и убивающей. И, какзачарованная, смотрела в это искаженное лицо, глаз не могла отвести отзаносимой Строиловым палки, удар которой должен был уложить ее на месте,раскроив голову.

Но тут истошный вопль воротил ее в чувство:

– Стой, Валерьян! Опомнись! Сейчас не время!

И не тотчас осознала Елизавета, что это розовокудрая АннаЯковлевна кричит, повиснув на плечах своего любовника, вцепившись в него, каккошка…

* * *

Первым чувством Елизаветы было недоверие.

Неспособна она была осмыслить, что движет еенеприятельницей, но знала доподлинно: не может быть сей порыв чувством добрым!И даже если бы она своими ушами услышала, как Аннета молит о снисхождении длябудущей матери, все равно бы не поверила! (И правильно бы сделала, как покажутдальнейшие события… Но об том речь еще впереди.) Скорее, Анна Яковлевнасообразила, что даже и графу Строилову не сойдет с рук прилюдно убить своюжену, пусть она враг ему и открыто поперек мужа пошла.

И таково было влияние Аннеты на Валерьяна, что он опомнился,руку опустил и отступился от Елизаветы, весь дрожа. Только прорычал напоследок:

– Этого – в погреб, под замок, на хлеб и воду, ежелиочухается. Никакой помощи ему не давать, не то со всех шкуру спущу! А ты к себеиди и остерегись попадаться мне на глаза! Иначе…

Глаза его вновь налились кровью, но Елизавета уже со всехног неслась к дому, вспоминая слова Фальконе: «Ежели один раз пуля мимопросвистела, то сие не означает, что она вторично в цель не попадет».

Впрочем, еще и вечер не настал, как Елизавета вновь забылаоб осторожности и твердо решила пробраться к управляющему: оказать ему подмогу,какая в ее силах. Понятное дело, надо быть самоубийцею, чтобы сделать это увсех на виду, и Елизавета решила дождаться ночи. Однако, чуть стемнело,обнаружила под своей дверью старшую горничную Агафью, на сей раз без жаровни ибутыли с уксусом, но с лучиною и недовязанным чулком.

Агафья уселась прямо на ступенях – судя по всему, следить замятежной графиней. На Елизаветино возмущение она сперва отмалчивалась,крестясь, потом нехотя буркнула: барин, мол, велел. Приходилось признать, чтоВалерьян неплохо изучил нрав своей жены и принял меры предосторожности!

Елизавета вернулась к себе и призадумалась. Оставалосьвылезти из окошка или пристукнуть окаянную бабу, но она не смогла решиться нина то, ни на другое: боялась высоты, а Агафья… что Агафья – раба бессловесная!Убеги графиня из-под ее надзора, этой старой наушнице кожу со спины сдерутрозгами; так что Елизавета принесет своему отчаянному безрассудству еще однужертву.

От ярости и беспомощности она вдруг почувствовала себя такойизмученной, будто все силы враз истекли из ее тела. Или это беременностьсказывалась?.. Спасибо хоть на том, что нынче ни разу не тошнило; даже когдасердце зашлось при виде окровавленного Елизара Ильича или встретилась сбезумным взором графа. Словно бы дитя ее, как и она сама, замерло, затаилодыхание во чреве, до смерти испуганное свирепостью того, от кого было зачато.

Впервые Елизавета обнаружила, что без раздражения и злобыдумает о своем нежеланном бремени. Впервые посетила ее простая, очевидная итакая утешительная догадка: это прежде всего ее дитя, а уж потом Строилова!Ведь именно она, а не муж ее носит ребеночка в своем теле, сотворив его изплоти и крови своей, заставляя стучать его сердчишко. И совсем неудивительно,что оба они боятся одного и того же. Елизавета вспомнила белоголового,синеглазого Алекса, тугого, как вишенка, Мелека и сморгнула внезапные слезы.Тем более странные, что губы ее слабо улыбались. Она уже не раз убеждалась, чтоупорные, пусть даже и не осознаваемые мечты о чем-либо иногда могут чудесным,странным образом воздействовать на судьбу (вот ведь пересек Лех Волгарь еежизненный путь именно в тот миг, когда скрытая тоска об Алексее Измайлове дошладо предела, а к добру, к худу ли – это уже не суть важно); и решила с этойминуты думать о своем ребенке не как о неизбежном зле, а как о божьем даре(говорят же в народе, что дети – благодать божья!). Надо сей дар принять еслине с благодарностью, так со смирением и приложить все силы души и тела, чтобыизжить из него, еще не рожденного, всю тьму и черноту, которые он могунаследовать от отца.