Читать книгу "Стамбульский оракул - Майкл Дэвид Лукас"

— Чем это пахнет?

Элеонора принюхалась, потерла нос и переспросила:

— Чем?

Руксандра подошла поближе к доске:

— Паленой шерстью. Вот чем.

Элеонора повела носом у новой пары брюк, потом втянула в себя воздух, наклонилась к утюгу и скосила взгляд, делая вид, что пытается разгадать источник запаха.

— Должно быть, это утюг.

Руксандра повторила Элеонорины действия и уже готова была вынести окончательный вердикт, но тут ее внимание привлек открытый томик «Песочных часов», который лежал на доске.

— «Песочные часы», — сказала она, как будто встретив в чужой стране старого друга. — Где ты это нашла?

Элеонора показала на верхнюю полку:

— За «Тристрамом Шенди». Вон за тем толстым зеленым томом. Там целое собрание стоит за другими книгами.

Руксандра взяла книгу и открыла на фронтисписе, папиросная бумага под ее пальцами морщилась, как тонко раскатанное слоеное тесто.

— Это была моя любимая книга, когда я была помоложе. — Она погладила форзац. — Где ты, говоришь, нашла ее?

— За «Тристрамом Шенди».

Руксандра молча разглядывала книгу, пока Элеонора не спросила:

— Она ваша?

— Твоей матери, — ответила Руксандра. — Наш отец подарил ей все собрание, когда ей исполнилось четырнадцать. Она всегда была его деткой, его птенчиком, так он ее называл. Она, наверное, взяла книгу с собой, когда переехала сюда после свадьбы. — Руксандра отложила лук и снова открыла книгу на фронтисписе. — Лия Мендельсон, — прочла она девичье имя сестры.

Мурашки пробежали по Элеонориным ногам, когда она услышала, как Руксандра произносит имя ее матери. Его так редко упоминали, что оно стало почти священным. Как имя Бога, которое позволено называть только в святая святых Иерусалимского храма, да и то только первосвященнику. Имя матери стало для Элеоноры молитвой, заклинанием, обладавшим магической силой. Элеонора молча стояла у гладильной доски, пока Руксандра не ушла. Как только дверь за тетей затворилась, она раскрыла книгу на фронтисписе. Там она увидела экслибрис, выполненный в виде щита и двух мечей, под которыми детской рукой было написано: «Ex libris Лии Мендельсон». Без сомнения, это был почерк ее матери. Элеонора вздрогнула и закрыла книгу.

Элеонора приступила к «Песочным часам» в следующий вторник, первого октября. Как и любой человек, который хоть раз открыл эту волшебную семитомную хронику, что повествует о судьбе знатного, но обедневшего бухарестского рода, Элеонора тут же попала в водоворот семейных тайн и интриг, слишком многочисленных, чтобы все упомнить. История совершенно захватила юную читательницу. Конечно, другие книги тоже влияли на Элеонору, но ни одна не могла сравниться с «Песочными часами». Элеонора всматривалась в страницы, и ей чудилось, что она, словно деревенская девочка, стоит, прижавшись носом к окну большого дома, в надежде хоть на секундочку увидеть настоящий бал. Она чувствовала себя так, как будто нашла дверь в другой мир, полный движения, внезапных капризов фортуны, жажды жизни и желаний. «Вот если бы только… — думалось ей, — если бы только я была баронессой, выросла бы в Бухаресте, проводила бы вечера в литературном салоне». Весь октябрь и почти весь ноябрь Элеонора почти не отрывалась от книги. Она читала до завтрака, после обеда, в любую минутку, которую удавалось урвать от домашних дел. Скользила глазами по строчкам между стежками, украдкой проглатывала абзац, пока чистила картошку. Она так глубоко погрузилась в книгу, так переживала смерть родителей госпожи Холверт, предательство графа Олафа и крах матримониальных надежд госпожи Ионеско, что перестала обращать внимание на жизнь домашних.

До нее долетали обрывки разговоров о путешествии, несколько раз она отрывалась от страницы при упоминании Стамбула, но известие, которое принес отец одним ноябрьским вечером, оказалось для нее полной неожиданностью. Она сидела за столом и читала третий том, дойдя до знаменитой сцены, в которой генерал Кржаб собирает всех членов семьи и обращается к ним с упреками, после чего сообщает о сокровищах, которые обнаружил в шкафу покойной матери, и делит их поровну. Как раз в этот момент отец подъехал к крыльцу в запряженной ослом повозке, на которой стояло четыре сундука. Когда отец с помощью возницы составил сундуки в углу гостиной, Элеонора с любопытством подняла голову:

— Зачем эти сундуки, папочка?

— Для моей поездки.

Она положила раскрытую книжку на стол, переплетом вверх, и они в замешательстве посмотрели друг на друга.

— Ты забыла? Я скоро еду в Стамбул.

— В Стамбул?

Для Элеоноры Стамбул был вовсе не тем местом, куда можно просто взять и поехать. Это был город легенд, жемчужина, занесенная песками пустыни или даже похороненная на дне океана, затерянная столица древней цивилизации, от которой за века небрежения остался лишь остов.

— Я еду продавать ковры, — объяснил отец. — А возможно, и покупать тоже. Дела в последние несколько лет шли не очень хорошо. Надеюсь, в Стамбуле мне повезет.

— А долго тебя не будет?

— Не так уж долго, — ответил он. — Дорога занимает неделю или полторы, смотря по погоде. Но я должен буду задержаться там недели на две, возможно и дольше. К счастью, мне есть у кого остановиться.

Что скажешь в ответ на такое? Элеонора стояла, пытаясь переварить неожиданное известие, когда из кухни показалась Руксандра с супницей. Она накрыла на троих. Элеонора смотрела в тарелку, болтая ложкой в супе: морковка, сельдерей, лук, петрушка кружились под маслянистой пленкой. Она поймала розоватый кусок курицы и представила месяц без отца, целый месяц наедине с Руксандрой. Ее затошнило от одной мысли об этом.

— Папочка, — выпалила она, — не уезжай. Я не хочу.

Отец отложил ложку и тщательно прожевал жесткий куриный хрящ. Она закрыла лицо руками. Если бы только она смогла придумать, как заставить его остаться, но ничего нельзя было сделать. Все было уже решено.

— Я буду по тебе скучать, Элли. — Протянув через стол руку, он погладил ее по спине. — Но ведь я уезжаю всего на месяц.

— Всего на месяц, — повторила Руксандра. — А пока мы найдем чем себя занять. Он вернется скорее, чем ты успеешь соскучиться.

Элеонора перевела взгляд с отца на Руксандру. Ее мир разрушен, его методично ломали долгие недели, а теперь просто поставили ее в известность. Она сглотнула и прикусила нижнюю губу. Месяц — это так долго, тридцать дней или даже тридцать один, а путешествие полно опасностей: повсюду подстерегают воры, дикие звери, землетрясения и разбойники. А вдруг что-то случится? Что же тогда с ней будет? Горе подкатило к горлу соленой волной, но она понимала, что плачем делу не поможешь. Элеонора попыталась справиться со своими чувствами. Она вспомнила слова, с которыми госпожа Холверт обратилась к кузине после трагической смерти своих родителей: «Почему бы мне самой не решить, что мне чувствовать? Разве это не мои чувства? Если мне захочется поплакать, я поплачу. Сегодня мне не хочется».