Читать книгу "Стамбульский оракул - Майкл Дэвид Лукас"

— Более того, это для ее же собственного блага, — говорила Руксандра. — Помните историю моей двоюродной бабушки Шейделе? Ее было за уши от книг не оттащить, она все время проводила в библиотеке, а когда пришло время искать ей мужа, никто не захотел брать ее в жены. Сваха говорила о ней как о калеке. Вы этого добиваетесь для девочки? Для вашей дочери?

Последовала короткая пауза, только нож стучал по тарелке.

— Все, чего я хочу, — чтобы Элли была счастлива.

— Мы все этого хотим. Но дело в том, что она нарушила правило.

— Хорошо, — сказал отец, пережевывая кусок мяса. — Мы будем заниматься через день или раз в неделю.

— Она нарушила правило. У нас было только одно правило, и она его нарушила.

Отец не отвечал.

— Что-то с ней не так, вы же сами мне говорили. А теперь все об этом знают, все видели.

В комнате повисла тишина, потом до Элеоноры донесся скрип отодвигаемого стула. Отец прочистил горло и сказал:

— Я буду в гостиной.

Элеонора стояла, прижавшись ухом к замочной скважине. Она чувствовала запах отцовской трубки, который смешивался со стуком посуды, — Руксандра убирала со стола. Через пару минут она совсем успокоилась, взобралась на кровать, улеглась на бок, свернулась калачиком и осмотрелась по сторонам. Ее взгляд перебегал с хромого трехногого умывальника на царапину на оконном стекле, со стекла — на комод под окном. Она вовсе не хотела нарушать правило, не хотела расстраивать Руксандру. Все, что она сделала, — поступила так, как нужно. Элеонора перекатилась на спину и уставилась в потолок, по которому пробегали быстрые тени. Может, она на самом деле какая-то не такая? Но она чувствовала себя такой же, как все, по крайней мере, ей так казалось. Закрывая глаза, она слышала чуть различимое воркование удодов, и ее мысли унеслись к Робинзону Крузо, который оказался совсем один на необитаемом острове, без всякой надежды. Если ей не позволят больше учиться, не дадут дочитать книгу, он никогда не выберется к людям.

Глава 4

Судьба Элеонориных занятий была решена. Она нарушила правило, единственное правило, и никакие доводы или уговоры не заставили бы тетю смягчиться. Через несколько месяцев после происшествия в лавке хорошее поведение и прилежание в работе по дому было вознаграждено. Элеоноре разрешили читать ради развлечения, но не более одной книги в месяц. Это уже не в радость, если читаешь быстрее, объяснила тетя. Хотя с этим утверждением тети она готова была бы поспорить, делать было нечего — Элеонора молча согласилась. Она решила, что попытается растянуть удовольствие, проглатывая не более определенного количества страниц за вечер. Ближе к концу месяца Элеонора приступала к выбору следующей книги со всей возможной ответственностью и тщанием. Целыми вечерами она размышляла о том, чем будет занят новый месяц, а два китайских кота следили за ней пустыми глазами. Элеонора внимательно рассматривала книги, как будто цвет и качество переплета, текстура бумаги и форма букв, которыми было написано название на корешке, могли раскрыть тайну истории под обложкой.

Хмурым сентябрьским утром, примерно месяц спустя после своего восьмого дня рождения, Элеонора, как обычно, стояла перед книжным шкафом, дожидаясь, когда можно будет начать гладить белье. Она перебирала книги на нижней полке одну за другой, время от времени проверяя, не нагрелся ли стоявший на углях утюг. Чем старше она становилась, тем больше разнообразной работы по дому ей доверяли. Ей уже позволяли резать овощи и вязать. Не так давно Элеоноре разрешили гладить, и вскоре она от души полюбила это занятие. Ей нравился маслянистый запах угля, гладкость деревянной рукоятки, острота складки, которую она закладывала на отцовских брюках. Работа была ответственная, но она хорошо с ней справлялась. Она всегда внимательно следила за утюгом, поэтому ни один, даже самый маленький уголек ни разу не прожег одежду Якоба и не попал на ковер. Но самое главное, гладильная доска стояла так, что от нее был прекрасно виден книжный шкаф.

Когда утюг накалился, Элеонора вынула пару брюк из сложенной по другую сторону доски стопки белья и тщательно расправила их. Она побрызгала водой на левую брючину, дотронулась мокрым пальцем до утюга, посмотрела, как испаряется вода с раскаленной поверхности, и принялась за работу. Закончив с левой штаниной, она поставила утюг на угли греться и опять погрузилась в созерцание шкафа. Август прошел в компании Джейн Эйр, большая часть сентября — вместе с Дэвидом Копперфильдом, на октябрь у нее были особые планы. Скользя взглядом по корешкам на верхней полке, она прикидывала, что бы выбрать. «Швейцарскую семью Робинзонов» она прочла в апреле. Повести Гоголя выглядели заманчиво, но слишком уж тонкой казалась книжка, на месяц не хватит. «Тристрам Шенди». Она сняла утюг с углей, в лоб ей ударила свистящая струя пара. Утюг просто раскалился. Она брызнула водой на правую штанину и начала гладить, поглядывая на полку. «Тристрам Шенди». Любопытное название и книжка толстая, хватит на месяц.

Элеонора отставила утюг в сторону, встала на цыпочки и достала книгу с полки. Быстро пробежала несколько страниц и решила, что, пожалуй, это не то, что нужно. Не в октябре. Она как раз засовывала книгу на место, как вдруг заметила темно-синий том с тоненькой серебряной вязью букв на корешке. Как раз над «Тристрамом». Элеонора оперлась ладонью о стену, поставила ногу на вторую полку, подтянулась и оказалась лицом к лицу с китайскими котами. С этой стратегически удобной позиции ей стало видно, что книга была частью большого собрания. Это был четвертый том, на корешке значилось: «Песочные часы». Остальные семь томов скрывались где-то за Достоевским, целое собрание сочинений, только и ждавшее, когда же его наконец найдут. Элеонора сняла четвертый том, открыла его на странице, заложенной тонкой деревянной закладкой где-то в середине двенадцатой главы, и начала читать: «Не без некоторого сожаления лейтенант Брашов вернулся утром в расположение части. Он шел к трамваю, цокая каблуками по булыжной мостовой и оборачиваясь посмотреть, стоит ли его молодая жена в дверях их дома. Больше всего на свете ему хотелось повернуть обратно, побежать к ней, упасть в ее объятия и провести с ней вместе это душное весеннее утро, весь день. Но, увы, жизнь ведь не только вздохи и поцелуи. Нужно подписывать документы, доказывать свою правоту, производить товары и воевать. К сожалению, подумал он. Но это правда. Воевать надо будет всегда».

Запах горящей шерсти заставил Элеонору отвлечься от книги. Утюг съехал с подставки и оставил подпалину на брюках. Она смотрела на рыжеватую отметину на подвороте брюк, размером не больше клубничины, и слезы наворачивались ей на глаза. Руксандра права. Она несобранная, слишком погружена в себя. Ох, что сейчас будет. А будет непременно. Ей никогда больше не разрешат гладить. Отошлют в комнату без обеда. Не позволят читать. И все это за такую крошечную промашку, за пятнышко, которое отец даже не заметит. А если и заметит, то не придаст ему никакого значения. В конце концов, это же его брюки. Не Руксандрины!

Придя к такому заключению, Элеонора с тяжелым сердцем закончила гладить, сложила брюки и взяла новую пару из стопки. Секунду спустя приоткрылась задняя дверь и в комнату вошла Руксандра с охапкой зеленого лука в руках. Видимо, она хотела сказать что-то насчет лука, но вместо этого молча повела носом в сторону гладильной доски и спросила: