Читать книгу "Следствие сомбреро - Ричард Бротиган"

Уже недолго.

Какие-то несколько часов, и уши их свыкнутся с грохотом пулеметов и артиллерийским огнем, а весь мир станет на них смотреть.

Всего несколько дней оставалось им до прибытия президента Соединенных Штатов, который оценит ущерб и протянет целительную пальмовую ветвь утешения и примирения.

Он также произнесет знаменитую речь, которую выгодно сравнят с Геттисбергским посланием Линкольна.[4]Через несколько лет ее напечатают в школьных учебниках. И еще объявят государственный праздник – в память о погибших и дабы вновь настроить живых на дело национального единства.

Авокадо

Наконец видение сэндвича с тунцом улетучилось из головы, и он смог отрядить рассудок на дальнейшие поиски чего-нибудь поесть, поскольку теперь он был очень голоден. Ему требовалось что-то съесть, притом срочно.

Сэндвиче-тунцовое отчаяние исчезло, и голова поигрывала другими питательными вариантами. Должно ведь найтись такое, что он может съесть.

Гамбургеры исключены, сэндвичи с тунцом тоже.

Оставались тысячи съедобных вещей, и о некоторых он задумался.

Супа не хотелось.

В кухне была банка грибного супа, но суп он есть не станет.

Ни за что.

Он подумал про авокадо.

Это неплохо.

«Я съем авокадо».

Он мысленно откусил авокадо с лимонным соком – получилось вкусно. Да, вот что нужно – авокадо. Потом он вспомнил, что авокадо у него нет, а все магазины поблизости закрыты, поскольку час поздний.

Юморист купил авокадо месяц назад – в тот день, когда японка сказала, что больше не желает его видеть. Его чувства пришли в такое расстройство, что он игнорировал авокадо, и в конечном итоге авокадо сгнило на кухонном подоконнике, и пришлось его выбросить.

Хорошо бы у него сейчас было это авокадо. Он бы полил его лимонным соком и смог забыть о голоде. Стал бы переживать из-за чего-нибудь другого. Снова бы задумался о своей любви к потерянной японке, а может, занял бы голову какой-нибудь малодушной ерундой. Поводы для переживаний у него никогда не иссякали. Преследовали его, точно миллионы дрессированных белых мышей, а он был их хозяин. Научи он свои переживания петь, в сравнении с ними мормонский хор «Табернакл» пел бы, как огурчик.

«Может, омлет», – подумал он, хотя знал, что в доме нету яиц, а в ресторан идти не собирался.

Да, яйца – это было бы хорошо.

Взбитые и легкие.

Точно.

Яйца.

Сиэтл

Нередко во время двухлетнего романа Юкико в этот час оказывалась у него. Возвращалась с работы около десяти, ехала к нему домой и проводила с ним ночь.

Восемь часов пробыв среди психически неустойчивых людей, неудавшихся самоубийц, нервных срывов или психов в чистом виде, она получала свою долю его психологических благ.

Что интересно, она никогда не считала и не представляла его пациентом. Никогда не соотносила его с пациентами. Полагала его целостным жанром, единственным в своем роде. К тому же она была влюблена, так что не умела смотреть объективно на американские горки у него в голове.

Вскоре после знакомства она перечитала его книги – проверить, верны ли ее воспоминания. Читая их до знакомства, она думала, что книги про него, что он в них главный герой и пишет о себе.

Перечитав книги, она увидела, что в них очень мало от его подлинной личности. Ее удивляло, как ему удавалось столь искусно скрывать свою подлинную личность от читателей. На грани гениальности. Этот человек так замысловат – по сравнению с ним лабиринт выглядит финишной прямой. Вначале ее это привлекало, потому что она была очень умна. Когда же Юкико забеспокоилась, было уже поздно; она в него влюбилась, и чем становилось хуже, тем сильнее влюблялась.

Мазохисткой она тоже не была.

Просто так повернулось.

За тот месяц, что они не встречались, для нее многое прояснилось. Она раздумывала, почему стала с ним встречаться, и, разобрав тонны мозгового мусора, нашла какие-то выводы, походившие на объективные. Довольно примитивные вещи, она бы с легкостью нашарила их в пациенте, но сама не видела, потому что была влюблена.

Вот, например, о чем она размышляла:

1. С ним ни секунды не было скучно, даже когда он безумствовал в чистейшем бреду. От пациентских выходок ей нередко становилось скучно, потому что они такие предсказуемые. Его же проблемы были уникальны, а способность вырабатывать новые мании – невероятна.

2. Он часто бывал очень добр и внимателен и делал миллион разных мелочей, чтобы ее порадовать.

3. Важнее всего была его способность радовать ее в постели. Трахался он великолепно. Будь он на пятьдесят процентов хуже в постели, она бы освободилась от него гораздо раньше. Их роман продлился бы каких-то несколько месяцев.

Два года – это долго.

Ей было о чем подумать, но сейчас она спала, и голова ее была занята другим. Грезила о Японии.

Юкико родилась в Токио, но ее родители переехали в Америку, когда дочери было полгода. Ее отец был дипломатом, и она воспитывалась в Америке, а раз в два года ездила в Японию. Родители учили ее японскому и английскому, но, поскольку она выросла в Сиэтле, штат Вашингтон, японский стал для нее вторым языком.

Когда Юкико исполнилось четырнадцать, ее мать стала прелюбодейкой, заведя роман с высокопоставленным чиновником авиационного завода «Боинг» в Сиэтле. Узнав о романе, отец откликнулся самоубийством у себя в кабинете. Во Вторую мировую отец был офицером Японской императорской армии, человеком великой чести. Он покончил с собой, совершив харакири ножом для писем.

Это событие появилось во всех газетах. Опубликовали статью в журнале «Лайф», прошел сюжет в одиннадцатичасовых новостях. Всем телеканалам нашлось что сказать по этому поводу.

Тело отца кремировали и доставили назад в Японию, а чиновник из «Боинга» оставил жену, с которой прожил двадцать два года, и женился на матери Юкико, и Юкико жила с ними.

Этот скандал потряс Сиэтл, поскольку у чиновника имелись политические поползновения и его многие поддерживали.

Юкико отчима ни в грош не ставила, но жила дома, пока не окончила Университет штата Вашингтон. Она очень любила мать, и поэтому отчим так и не узнал, что не нравился Юкико. Она даже терпела прозвище, которое он ей придумал. Он звал ее Китайский Болванчик.

Она защитилась по психиатрии в Калифорнийском университете в Лос-Анджелесе, а потом переехала в Сан-Франциско, где прошла интернатуру и теперь ночами работала в отделении неотложной помощи одной городской больницы.