Читать книгу "Следствие сомбреро - Ричард Бротиган"

Он попытался изгнать сэндвич с тунцом из головы, но тот уходить не желал. Цеплялся, как морской желудь к эфиопскому линкору. Сэндвич с тунцом не уступит. Юморист еще раз попытался выкинуть сэндвич с тунцом из головы, но сэндвич двигаться не желал.

Дурнота превратилась в натуральное отчаяние.

Пришлось сесть.

А все потому, что он обожал сэндвичи с тунцом и три с лишним года их не ел. Прежде он съедал в среднем пять сэндвичей с тунцом в неделю, но вот уже несколько лет ни одного, и порой жизнь его без сэндвича с тунцом казалась пуста.

Не раз он вдруг бессознательно выбирал банку тунца в супермаркете, а потом соображал, что наделал. Уже прочитывал половину содержимого на банке, а потом вдруг понимал, что творит. Тогда он испуганно озирался, будто его застали с порножурналом в церкви, торопливо совал банку на полку и уходил, стараясь забыть, что вообще к ней притрагивался.

Почему у американского юмориста такие проблемы с тунцом? Ответ простой: ужас. Юморист боялся тунца. Ему тридцать восемь лет, и он боится тунца. Проще простого. Причина ужаса – ртуть.

Когда несколько лет назад открыли, что ртути в тунце больше нормы, юморист бросил есть тунец: боялся, как бы ртуть не собралась у него в мозгу, не повлияла на мышление, а затем не подействовала и на его работу.

Он думал, его книжки одичают и никто не станет их покупать, потому что их изуродует ртуть, а он спятит, если будет питаться тунцом, и тунцом он питаться перестал.

Решение отказаться от сэндвичей с тунцом было одним из самых трудных и травматичных решений за всю его жизнь. Юмористу до сих пор снятся кошмары.

Однажды он даже пошел к врачу и спросил, хватит ли тунцовой ртути, чтобы ему навредить.

– Да нет, ешьте тунец, если охота, – сказал врач, но юморист все равно не ел. Боялся послушаться врача.

Он ужасно любил тунец, но свое искусство любил сильнее, поэтому старался больше о тунце не думать, однако он ведь человек, порой срывался, как только что и поступил, и душа его за это расплачивалась.

Он сидел на диване, и руки его тряслись от тунцовых полярностей – притягательности и ужаса.

Можно лишь глубоко посочувствовать японке, спящей в миле оттуда в Сан-Франциско. Она два года терпела подобное поведение, а временами терпела и такие вещи, по сравнению с которыми это – возня в песочнице. Наблюдала беспрерывную череду целиком или отчасти развитых невыносимых маний и двусмысленностей личности, на фоне которых ее работа казалась самым мирным отрезком дня.

Японка работала психиатром в отделении неотложной помощи местной больницы.

Психи, с которыми она сталкивалась по ночам, в сравнении с юмористом были ребятами простыми и незамысловатыми.

Толпа

Небольшая толпа уже сгрудилась вокруг мэра, двух плачущих людей и сомбреро. Людям было любопытно, что тут делается, но они лишь стояли и смотрели на мэра, двух плачущих людей и сомбреро.

Толпа в основном помалкивала. То и дело кто-нибудь чуточку перешептывался. Затруднительно вообразить, что эти самые люди вскоре будут давить местную полицию, до упора воевать с Национальной гвардией, а затем палить по танкам, парашютистам и тяжеловооруженным вертолетам. Если поглядеть на них теперь, ни за что не скажешь ничего такого.

Мэр все пытался заставить двух мужиков утихнуть, чтоб он мог разобраться, но головы этих двоих утопали в слезных водопадах, и оба не в состоянии были умолкнуть или объясниться.

Толпа перешептывалась.

– Это что, сомбреро? – прошептал один.

– Это сомбреро, – прошептали ему в ответ.

– Что оно делает посреди улицы?

– Не знаю. Сам только подошел.

– Потерял кто-нибудь?

– Не знаю.

– Вот и я не знаю.

– Я сам знаю, что ты не знаешь, ты же только что меня спросил.

– Точно. Спросил. Извини.

– Тут не за что извиняться.

– Спасибо.

На другом краю толпы тоже зашептались:

– Чего это они плачут?

– Это что, мэрский родич?

– Ага.

– Чего он плачет? Я раньше не видал, чтоб он плакал. Вроде плаксой никогда не был. Я с ним в школе учился. Он легкоатлетом был. Пробегал стометровку за десять и три. Еще какой бегун. Ни разу не плакал.

– Тихо! Я хочу послушать, что мэр говорит.

– В те времена десять и три – не хухры-мухры.

– Это все прекрасно, но я хочу послушать мэра.

– Я что, слишком много говорю?

– Да!

Мэр уже не на шутку разозлился.

– ХВАТИТ РЕВЕТЬ! – закричал он. – ПРЕКРАТИТЕ СИЮ ЖЕ СЕКУНДУ! СЛЫШИТЕ? Я ВАШ МЭР! Я ВАМ ВЕЛЮ ПРЕКРАТИТЬ!

От воплей мэра двое, естественно, продолжили плакать и заплакали еще сильнее, если это возможно, а это, как выяснилось, возможно.

Шепотки продолжались:

– Чего это мэр орет? Я раньше не слышал, чтоб он орал.

– Не знаю. Я за другого кандидата голосовал. А ты за мэра?

– Ага, я за него.

– Тогда не спрашивай, чего он орет. Сам же за него голосовал.

Зашептались две женщины:

– Какой скандал!

– Где скандал?

– Здесь.

– А.

Шептались дети:

– Эти люди плачут.

– Ага, хуже нас.

– Если б я так ревел, меня бы в комнату – услали.

Шептались старики:

– Слыхал? Нам социальную страховку повысят.

– Не-а, не слыхал.

– Четыре и один процента с ноября, если Конгресс одобрит.

– А если не одобрит?

– Что?

– Я говорю, если Конгресс не одобрит?

Шептались две домохозяйки:

– У меня задержка на восемь дней.

– Думаешь, опять залетела?

– Надеюсь, нет. Троих с головой хватит.

– Помнится, ты как-то говорила, что хочешь ровно дюжину.

– Я, значит, была не в себе.

Шепот набирал обороты.

Толпа росла и оживлялась.

Внезапно шепот зажужжал пчелиным роем.

Толпа шаг за шагом по расписанию двигалась по пути, что приведет их к борьбе с федеральными войсками и сунет городишко в центр всемирного внимания.