Читать книгу "Расеянство - Братья Швальнеры"

было только от него. Листочки чая, мелко нарубленные, комковались, превращаясь в густой черный жмых, издавая в контакте с водой булькающие неприятные звуки. Синдеев помешивал варево ложкой, со знанием дела приговаривая:

–Варить надо, пока вся вода не выкипит.

–Так, может меньше воды наливать?

–Нихера ты не понимаешь. Мало нальешь – не доваришь, эффекта не будет.

Мисима с почитанием вслушивался в слова учителя и даже решил записать рецепт, чтоб приготовить дома. И это у него получилось.

Когда вода выкипела, Синдеев стал с остервенением давить ложкой на вобравший в себя жидкость жмых, чтобы отжать ее. Субтильное телосложение бывшего узника не позволяло ему приложить максимум нужной для этого силы, и потому он призвал на помощь своего ученика. Мисиме же такая функция была в радость – причастность к делам великого человека самого тебя, как известно, делает иным. Несколько несложных и не требующих особых усилий экзерсисов – и вся отжатая жидкость заполняет кружку наполовину.

–Делай, – протянул кружку гостю хозяин дома.

–Чего?

–Глоток, глупый.

Мисима снова пригубил. Невероятное тепло разлилось по телу, на ходу трансформируясь в какую-то щенячью радость от всего происходящего.

–Ну как?

–Ништяк.

–Молодца.

Поговорили. Разговор лился какой-то на удивление красивый и увлекательный, вот только вспомнить его потом Мисима никак не мог – помнил только, что снова и снова пили, закусывали «ландырями», как называл маленькие конфетки без обертки Синдеев, беседовали, потом заваривали еще, Мисима снова отжимал жидкость…

К вечеру Мисима пришел домой. Азэми была готова к худшему.

–Опять напился?

Мисима дыхнул – запаха от него не было. Но в голове после такого количества выпитого почему-то было пусто как в чугунной болванке. Ни одна мысль не могла прийти в голову, и мыслительный процесс был настолько отяжелен, что самурай даже почти не мог отвечать на вопросы, которые ему задавали.

То была специфика выпитого – уж так коварен сей дивный напиток, что пить его надо постоянно; это вроде медовухи, чем больше пьешь, тем больше хочется. И именно, нуждаясь в постоянной подпитке и увеличении дозы, он наполняет голову объекта своего воздействия дивными и светлыми мыслями. А стоит прекратить его употребление, как внутри поселяется пустота. Нет, не отчаяние – пустота, полное опустошение и свобода от каких бы то ни было мыслей.

Так и пролежал Мисима весь вечер с пустой головой, тупо глядя в потолок и даже не зажигая в комнате света. А ночью, когда Азэми уснула, пошел на кухню – варить чифир. Извлек из внутреннего кармана фуфайки рецепт, записанный накануне у Синдеева и, неотступно следуя ему, стал приготавливать чудесное зелье. Пока варил, думал:

«А чего я, в самом деле, ищу? Какой гармонии? У кого она вообще здесь есть? Да и вообще – у кого она есть? Разве что вон у Мисимы была, да он вишь помер… В церкви ее нет, в работе тоже, в общении и подавно – одни дураки кругом. Значит, искать ее надо в себе. В искусстве и в себе. В их двуединстве. Кто мне нужен для счастья? Да никто, только я да моя голова. Семеныч есть, Нинка есть, чифира хоть отбавляй, книга под рукой. Вот тебе и вся мудрость. Вот и формула жизни».

Эти размышления несколько успокоили и даже упокоили его. Он устал за день, и потому сон сморил его в полусидячем за столом состоянии. Пусть, что переварился чифир, и даже подгорела кастрюля, а утром Нина громко кричала, искренне недоумевая, зачем ему понадобилось заваривать чай в кастрюле, когда дома много работающих чайников. Зато верные мысли посетили Мисиму под воздействием волшебного зелья. Он стал искать Бога в себе и в искусстве. А чтобы стереть между собой и японским классиком последнюю грань, решил – пока про себя – наделить все ближайшее окружение именами из работ Мисимы: Нину звать Азэми, цветок папоротника; Миахлыча – Оаке-саном; Синдеева – Кэзуки-саном (или даже Кэзуки-доно, в знак особого уважения); Степана – Нигицу… Себе же он скромно отвел роль главного действующего лица человеческой комедии, разыгрываемой, как ему начинало казаться, по его правилам и с его непосредственным участием. Так родился Мисима…

И конечно он был прав – во многом Ясаково уже жило по его правилам. Но не потому, что они были идеальны, а потому что никому никогда в жизни не приходило в голову насадить здесь вообще хоть какие-нибудь правила. Потому, будь почва для сравнения, может и рухнули бы идеалы Мисимы как карточный домик. А сейчас, в отсутствие таковых, казалось нашему герою, что он – властелин мира. Что ж, «блажен, кто верует – тепло ему на свете».

Однажды Мисима задумался о счастье. О простом, бытовом, семейном счастье. Ему почему-то вдруг стало казаться, что он незаслуженно несчастлив в быту. Именно в повседневной жизни, которая состояла из сварливой и вечно предъявляющей претензии Азэми, за пределами коей вообще ничего самураю не позволялось. И он решил все изменить.

Сначала – действуя в сугубо конструктивном русле. Он решил поговорить с супругой.

Придя вечером домой, усадил ее за кухонный стол и сказал:

–Слушай, тебе не кажется, что как-то мы скучновато живем?

–В смысле?

–Ну, не ходим никуда…

–Ничего себе! А к маме моей – не считается, она, что же, не человек по-твоему? А к Зайцевым?

–Я другое имею в виду. В театры там, музеи…

Азэми заулыбалась.

–Хе! Это какие-такие еще театры? Где ты у нас тут театры видел?

–Ну в райцентр можно съездить, в кино там сходить.

–Вот еще, деньги тратить. У нас, слава Богу, телевизор работает.

–А в музей там?

–Да что я там не видела?! Слушай, куда тебя вообще понесло? Ты еще в библиотеку запишись…

События недельной давности всколыхнула жена в памяти самурая. Это задело его за живое.

–А чем тебе, интересно, библиотека не нравится?

–Да ничем. Делать там нечего. Лучше бы на подработку устроился, чем мозги мне поедом есть!

Мисима понял, что продолжение диалога бессмысленно.

Весь следующий день он ходил и думал, чего же именно не хватает ему для счастья в жизни. И одно слово предательски вертелось на языке – разнообразие. Какого именно разнообразия желала его истомившаяся душа, он не знал, и, понятно, не тянуло его ни в музеи, ни в театры. Но и дальнейший застой был невыносим. И он решил положить такому существованию конец.

Как всегда, на выручку пришел Его Величество Случай.

В обеденный перерыв он зашел в сельмаг, к Нюрке.

–Привет, Коль.

–Привееет, – заглядываясь на роскошную грудь