Читать книгу "Свет вчерашний - Анна Александровна Караваева"

этом разговор. Невозможно также восстановить, как чередовались в выступлениях Либединского размышления и доказательства в пользу того, какое значение для искусства имеют «непосредственные впечатления» человека.

Помнится только, Либединский не скрывал, что термин «непосредственные впечатления» он нашел у Белинского. Известно, что в познании человеческом Белинский отводил своеобразную роль «непосредственным впечатлениям». В закабаленных крепостническим рабством крестьянских массах, в темном океане безграмотности и всяческого бесправия народных масс великий русский критик мог увидеть только тонкий слой культурно и политически развитых людей, которые при помощи науки, искусства и собственного разума могли познавать бытие общества и представлять в обобщенном виде свои переживания и наблюдения. Преобладающему большинству населения России XIX века оставалось главным образом познавать жизнь своим непосредственным опытом, своими непосредственными впечатлениями, неизбежно ограниченными теми возможностями, которые предоставляла сама жизнь, скажем, разночинцу, то есть незнатному человеку без богатства и влияния в тех сферах, которые назывались одним в те времена всеобъемлющим словом «свет»,«в свете».

Мне казалось, что термин «непосредственные впечатления» Либединский толковал по-своему, очень расширительно, придавая ему иное, свое значение. Но с другой стороны, как марксист, Либединский не мог не знать, что и в непосредственном впечатлении есть свое опосредствование и что представления людей о разных сторонах жизни, даже беря их в самом будничном, житейском выражении, у всех бесконечно разны. При этом невольно преуменьшалась роль мировоззрения, значение художественной типизации. Меня очень занимал вопрос: зачем же все-таки, взяв термин у Белинского, писатель наших дней толкует его гораздо шире, чем его толковали в середине XIX века? Оставалось думать, что в термин «непосредственные впечатления» Либединский вкладывал какой-то свой, особый смысл.

Однажды, как раз в тот момент, когда шел спор о «непосредственных впечатлениях», в зале рядом со мной сидела писательница Любовь Копылова[17]. С большим интересом слушая и наблюдая, она потом сказала мне:

— Ну! Не позавидуешь Юрию Либединскому! Талантливый художник вдруг взвалил себе на плечи эту теоретическую тяготу и должен теперь выслушивать все эти нападки и наскоки… и сколько же у него терпения и выдержки при этом… просто удивительно!.. Одно могу сказать: такое делает писатель даже очень неспроста. Он не только убежден — ему, знаете, настоятельно, творчески нужно и важно пройти через все эти размышления и переживания, чтобы двигаться дальше!

Когда в журнале «Октябрь» появился новый роман Юрия Либединского «Рождение героя», мне как читателю после первых страниц стало ясно, что он не доставит творческой радости автору.

Помню, сначала словно зримо бросились в глаза яркие и сочные мазки описаний — розовые тона девичьего тела, жемчужная прозрачность мыльных пузырей и пышной пены, блики солнца — это молодая хорошенькая Люба с наслаждением умывается. Она переполнена детской радостью своей молодости, в ней столько бездумно-плотского, интимно-женского, что невольно вспомнились головки Ренуара. Ренуаровский тип, понятно, вспомнился мне как одно из ближайших — что называется, под рукой — сравнений чисто внешнего характера. Но потом оказалось, что Люба, в которую влюбился пожилой коммунист Шорохов, действительно самое настоящее порождение мещанства. Все, что она как жена Шорохова делает для своей семьи, объективно идет не на пользу и радость Шорохову, а против него. Шорохов борется с противоречивыми явлениями жизни, против «эндкуненщины» с ее тенденциями приукрашивания и лакировки действительности, но сильного героя, ведущего за собой умы современников, в образе Шорохова не получилось, хотя в романе было немало призывов мыслить и поступать согласно… диалектическому материализму.

Роман критиковали шумно и беспощадно. Помнится мне, например, темпераментный Всеволод Вишневский, который, резко критикуя роман, приводил также отрицательные отзывы балтийских моряков о романе и со свойственной ему полемической образностью передавал, чем именно были «разъярены братишки». Конечно, это прежде всего были «семейные» картины и образ Любы, о которой моряки, по описаниям Вишневского, отзывались с такой откровенной ненавистью, словно и в действительности знали, видели ее и готовы были с неистребимым возмущением ее обличать. За многие годы впоследствии не приходилось ощущать мне такой раскаленной атмосферы, как на обсуждении романа «Рождение героя». Не припомню я также и такой выдержки, с какой автор выслушивал все упреки и обвинения.

Характеру Либединского была свойственна здравая и честная объективность по отношению к самому себе. Всегда присутствовало в нем и такое же здравое понимание, что развитие молодой советской литературы представляет собой явление невиданное и очень сложное, еще «укладывающееся», как, например, «укладывается» молодое море в новые берега, созданные велением и рукой человека. Конечно, Либединский понимал, что само осознание всего своеобразия, значения и многогранности сил, составляющих эту качественно новую литературу, тоже сложный и многосторонний процесс.

Уже не помню, при каких обстоятельствах, — помню только, что было это до исторического постановления ЦК ВКП(б) от 23 апреля 1932 года, — Либединский сказал по поводу сложности литературной обстановки:

— Может быть, пройдет всего несколько лет, и мы, оглянувшись назад, скажем себе, что мы многого не понимали. Может быть, мы даже признаемся потому что слишком много брали на себя, пытаясь все объяснить тем методом, в который мы верили. А может быть, появится и другой творческий метод, которому мы еще не в силах найти названия…

Едва ли кто знал тогда, что большой общий разговор о новом, подлинно творческом методе не группы, а всей советской литературы состоится гораздо раньше.

Просматривая стенограммы первого пленума Оргкомитета Союза советских писателей (29 октября — 3 ноября 1932 года)[18], как бы вновь переживаешь то подлинное оживление, которое наступило в литературе после исторического постановления ЦК ВКП(б) от 23 апреля 1932 года. От постановления до первого пленума Оргкомитета Союза советских писателей прошло полгода, но за это время многое было переговорено и передумано в писательской среде Советского Союза.

На первом многолюдном собрании советских писателей Либединский, как один из руководителей группы «На литпосту», обязан был принципиально высказаться по вопросам недавнего раздельного существования разных писательских организаций.

Он сразу взял верный тон спокойного и методологически взвешенного размышления. Он делился со всеми тем, что продумал и пережил сам за это время. Он осудил как «абстрактно-схоластические упражнения» старые рассуждения в пользу «диалектико-материалистического художественного метода». Эти абстракции уводили писателей в сторону от основных вопросов «художественного мастерства». ЦК партии «со своей исторической вышки» по-ленински последовательно указал подлинный стиль и метод нашей литературы — социалистический реализм. «Именно этот стиль выделяет советскую литературу в мировой литературе как нечто своеобразное и особенное…» — говорил Либединский, и слова его были приняты этим первым многолюдным писательским собранием как достойные доверия и уважения.

Другой на месте Либединского, осудив прошлые рассуждения о творческом методе как схоластику и абстракцию, возможно, взял бы тон или покаянного признания ошибок, или неумеренной радости