Читать книгу "Вечерний свет - Анатолий Николаевич Курчаткин"

Анатолий Курчаткин

ВЕЧЕРНИЙ СВЕТ

РОМАН

ДОРОГИМ МОИМ РОДИТЕЛЯМ

АННЕ АНАТОЛЬЕВНЕ УСОЛЬЦЕВОЙ

и НИКОЛАЮ АЛЕКСАНДРОВИЧУ КУРЧАТКИНУ

I. МАЙСКИЙ СНЕГ

1

Был уже конец марта, но все еще не таяло. Повсюду еще лежал снег — грязно-рыжий, просевший, на дороге и тротуаре уплотнившийся за долгую зиму в каменной твердости, толстый, поскрипывающий под ногой пласт. Небо было застлано низкими, быстро бегущими облаками, щеки драло морозцем, холодный воздух неприятно студил нёбо. На крыше углового дома, в котором размещалась поликлиника, толклись, кричали вороны, срывались с карниза и пикировали по очереди на шест электросвязи, торчащий над стеклянной будкой «Союзпечати».

Евлампьев приостановился и мгновение наблюдал за ними. Большие, несуразного склада, словно бы долговязые птицы, широко взмахивая крыльями, тормозили у шеста, усаживались на него, крутили секунду-другую своими некрасивыми длинноклювыми головами, будто оглядывались, все ли видели, как они ловко все это проделали, и снова взмывали в воздух.

В поликлинике у окон регистратуры толпилась очередь. У крайнего окна с бронзовой цифрой «1» на стекле не было никого. Евлампьев подошел к нему и, облокотившись о выступ стойки, заглянул внутрь. Внизу под ним по ту сторону стойки сидела за столом девушка в чистом накрахмаленном белом халате и белой накрахмаленной косынке на голове. В руках у нее была толстая тугая пачка талончиков, перехваченная черной аптечной резинкой, и она, скучающе глядя по сторонам, на своих бегающих от окон к стеллажам за историями болезни подруг, постукивала этой пачкой о стол, как карточной колодой.

— Девушка…— позвал Евлампьсв.

— Н-да? — спросила она, поднимая голову.

У неё было хорошенькое кругленькое лицо с фарфорово и чисто блестевшими скулами.

— Мне на это…— сказал Евлампьев, — указали, что в первое окно… на диспансеризацию.

— А, — сказала девушка.Пенсионер, ветеран труда, ветеран войны?

— Ну… так, да,— подтвердил Евлампьев.

Он назвался, девушка встала, толкнув стул, и тот медленно прокрутился, вновь оборотясь к Евлампьеву сиденьем. Обтянутое тисненым пластиком, круглое сиденье в середине было овально продавлено, и пластик там собрался морщинами. Евлампьев подумал, что долго сидеть на таком стуле неприятно — потно, наверно.

Девушка вернулась, глухо постукивая о дощатый пол каблуками, спросила: «Емельян Аристархович?» — Евлампьев согласно проговорил: «Да-да», — и она, не садясь, быстро накорябав его фамилию, выбросила ему на стойку шелестящие бланки направлений на анализы.

Очередь на кровь была длинная, хвост ее выходил из предлабораторного закутка в коридор, но анализ брали сразу две лаборантки, очередь шла быстро, и минут через пятнадцать Евлампьев уже сидел, облокотив руку о край стола, с оттопыренным безымянным пальцем, и медсестра, такая же молоденькая, как та, в регистратуре, и будто бы даже похожая на нее, не глядя на Евлампьева, наклонялась над его пальцем со стеклянной трубкой, выдавливала из ранки кровь, клевала заостренным концом трубки в расплывающийся алый шарик на пальце.

Хирург был упитаниый сорокалетний здоровяк с крепкими толстыми пальцами неожиданно белых рук.

— Мг-г… Та-ак,приговаривал он, пролистывая исгорию болезни Евлампьева. И спросил, открывая ее на чистой странице, проводя ладонью по сгибу: — Жалобы ко мне есть? Боли какие-нибудь, неприятные ощущения?

Евлампьев повел плечом:

— Да нет вроде…

— Раздевайтесь до пояса, — приказал врач.

Евлампьев разделся, повесив одежду на спинку стула, расстегнул брюки, и врач ткнул ему пальцем в живот:

— Это что? Осколочное?

Евлампьев наклонил голову, посмотрел на то место на своем теле, куда показывал толстый, в тугих перетяжках суставных морщин палец врача. Выше пупка, на месте желудка, живот был словно изжеван, словно сдернут на суровую нитку, и мертвая кожа рубцов глянцевито блестела.

— Осколочное, — сказал он. — В сорок втором. Ладно, что не в кишки. Позвоночник, правда, тоже задел…

— Но сейчас ничего?

— Сейчас ничего. Диету для желудка соблюдаю…

— А это что? — палец врача снова приблизился к животу. — Аппендицит?

Вопросы все были привычные, привычно было отвечать на них, и Евлампьев, вновь покосившись вниз, ответил с исчерпывающей полнотой:

— Два там шрама. Повыше — аппендицит, в сорок восьмом, а пониже что — грыжу вырезали, в пятьдесят четвертом.

Второго шрама, пониже, врач, видимо, не заметил. Однако он не смутился, а, наоборот, пошутил: