Читать книгу "Колибри - Сандро Веронези"

вариант Мирайдзин, глава, лидер – он тоже представляет большую надежду для нового мира.

– Держитесь, – говорит, обнимая его, Марко.

– Claro[100], – отвечает тот. – И потом добавляет кое-что еще, чего не обязан был говорить: – Su vida es mi vida[101].

Сжимает ладони Мирайдзин, прикасается к ее губам и отступает в сторону.

Ну и кто же теперь?

И хотя это уже не имеет большого значения, Марко задается вопросом, кто же подойдет первым, Джакомо или Луиза: какой тут порядок? Возможно, они спрашивают то же самое у себя, потому что на секунду замешкались и смутились. Джакомо выходит первым. Братья обнимаются, и у каждого предательски холодеет внутри. Те два недавних всхлипа напугали обоих, поэтому расплакаться сейчас будет катастрофой, которая все испортит. И они лишь все крепче обнимаются, прижимаясь друг к другу.

– Прости меня, – говорит Джакомо.

– Это ты меня прости, – говорит Марко.

Они размыкают объятие. Оба хлюпают носом. Ничего больше. Кажется, удалось. Теперь очередь Луизы.

Вот она. Сердце Марко начинает сильно стучать. Ее глаза цвета шалфея. Каштановые, еще блестящие волосы, заходящее солнце играет в них лучами. Ее нежная шея, аромат моря, всегда от нее исходящий. Марко не приготовил для нее особых слов. Решил сказать первое, что придет в голову, и действительно в данный момент, когда он на нее смотрит, у него возникает первый вопрос:

– Ты знаешь, какой сегодня день?

– Нет.

– Второе июня. Что это за день?

Луиза улыбается, она не уверена.

– Праздник Республики?

– Правильно. Но помимо этого…

Луиза легонько покачивает головой, улыбаясь.

– Самый далекий от моего дня рождения день, – говорит Марко. – Ровно шесть месяцев. Как там было про человека, который умирает в день своего рождения? Как это слово на еврейском?

– Цадик.

– Вот именно. Я не цадик. Я его противоположность.

Неужели это последние слова, которые Марко говорит Луизе Латтес? Может, думает он, все-таки стоило подготовиться.

– Ты как раз-то и являешься им, – говорит Луиза.

– А еврейский мистицизм?

– А еврейский мистицизм заблуждается. – Она ласкает его волосы, лоб, лицо. – Mon petit colibri[102], – шепчет она.

Ее голова склоняется к плечу, волосы падают набок – до боли знакомое ее движение, как тогда, много лет назад, когда она готовилась к…

Поцелуй! По-настоящему! Она держит его голову и не отпускает ее. Каково старичье, на глазах у Джакомо и всего честного народа!

Молодец, Луиза: если уж должно быть неприлично, тогда по полной программе. Марко обхватывает ее голову, чтобы удержать, а боль, пронзающая его при этом, да будет благословенна. Ему тоже хотелось ее целовать, это то, чего он всегда больше всего хотел. И родилось это желание именно здесь, в этом доме, в прошлом веке, и не исчезало более пятидесяти лет. Но он бы не осмелился сегодня. Зато осмелилась она.

Вот и закончилось. Луиза поднимается, разглаживает платье. Делает шаг назад и возвращается на свое место, опустив голову, как люди, принявшие святую облатку на причастии.

Время, пора завершать. Пьянящий послеполуденный аромат, все полно света и жизни. Морской бриз слегка покачивает изгороди, перебирает податливые волосы, разносит повсюду грандиозное чувство блаженства. В том положении, в котором Марко находится, он не испытывает боли. Он испытал ее уже предостаточно в своей жизни. В жизни, полной боли, бесспорно. Но вся перенесенная им боль не мешала ему наслаждаться такими минутами, как эта, когда все кажется совершенным – и такими минутами тоже была полна его жизнь. Так мало требуется в конечном счете: погожий день, объятия, поцелуй взасос. Могли бы быть и другие, если честно…

Шестая опасность, проклятие: передумать. Возможно, все вокруг него надеются, что он передумает. Сделает вид, будто верит в выздоровление и готов возобновить терапию, возобновить борьбу, терпеть непроходящую тошноту, понос, язвы в полости рта, когда не сможет подниматься с кровати, станет призраком, у него образуются пролежни, и Мирайдзин вместо того, чтобы спасать мир, будет бегать по аптекам за маслами и притирками, брать напрокат водяной матрас, появится ночная сиделка, возникнут хрипы при дыхании, морфин в таблетках и внутривенно, с каждым разом все чаще и больше, потому что происходит привыкание, но выше этого предела по протоколу не положено, и он будет умолять Мирайдзин «увести его отсюда», как Пробо, и Мирайдзин вместо того, чтобы спасать мир, будет вынуждена…

Марко поворачивается к Родриго, жмет ему руку.

– Спасибо за все, – говорит он ему. Родриго гладит его плечо.

Марко простирает руку – резкая боль, – дотягивается до красного вентиля, поворачивает его. Кладет руку на бедро. Боль. Смотрит на пятерых стоящих перед ним людей, переводит взгляд на Мирайдзин и одной рукой призывает ее наклониться. Мирайдзин повинуется. Марко смотрит на это чудо, на свою красавицу в последний раз. Поднимает руку – резкая боль, – и запускает ее в таинство ее волос. Девушка обменивается с ним смелым и полным воспоминаний взглядом. Анестезия начинает действовать, все отдаляется. Доведись ему заниматься всем одному, в эту минуту ему бы пришлось приложить адские усилия, чтобы открыть капельницу с калием. Но отныне и впредь это будет подарок Родриго. Но что делает Мирайдзин? С невероятным трепетом она поднимает его правую руку и вместо нее запускает в свои волосы левую. Никакой боли. Все отодвигается еще. Но что делает Мирайдзин? Ах, вот что она делает. Правильно. Ее и его правые руки скрестились между мизинцем и безымянным пальцами, две их родинки соприкоснулись. Конечно. Это же их «точка силы»…

Все уплывает вдаль. Волнистый, подводный покой. Ирена. Адель. Папа. Мама. Я оставляю миру это создание. Вы гордитесь мной?

Ирена.

Адель.

Папа.

Мама.

Сколько людей в нас похоронено?

Ну вот. Марко уснул. Голова его склоняется набок, Мирайдзин поддерживает ее рукой. Сейчас очередь Родриго, приехавшего для этого из Малаги. У него сумасшедшая история, слепой отец, мать-цыганка, которая была певицей, танцовщицей, уличной артисткой и – кажется – любовницей Энрике Иглесиаса до того, как тот сошелся с Анной Курниковой, две близняшки-сестры, с которыми он не видится, потому что они ездят по миру с гуманитарными организациями, жених – чемпион по баскской пелоте, приемный сын из Бенина; но эта история – не его, здесь он только для того, чтобы открыть голубой вентиль.

Помолимся о нем и обо всех кораблях, ушедших в море.

Это старое небо (1997)

Луизе Латтес

До востребования

59–78 ул. Архивов

75003 Париж

Франция

Рим, 17 ноября 1997 г.

Если это старое небо упадет нам на плечи,

Луиза, дорогая моя Луиза,

И мы не