Читать книгу "Зеленая лампа - Лидия Либединская"

Я отрицательно покачала головой. Юрий Николаевич скорее угадал мой жест, чем увидел его, так было темно вокруг – ни одной звезды.

– А мне приходилось. Сколько раз в детстве отправлялся я один в «кругосветное» путешествие по берегам озера Тургояк – это путешествие занимало около трех суток. Я ночевал в лесу, разводил костер, собирал ягоды. Домой приходил усталый, распухший от комариных укусов (один раз даже клещей набрался!), но такой счастливый… И мама никогда не бранила меня, а всегда поощряла эти походы, хотя было-то мне тогда лет десять-двенадцать. Как я был благодарен ей за это во время гражданской войны. Мне пришлось воевать в уральских лесах, и я чувствовал себя в них, как дома. В общем, ты не тревожься, ночь мы проведем превосходно.

– Вот уж о чем я никогда не тревожусь…

Он обнял меня.

– Жаль, что нет спичек, – сказал Юрий Николаевич. – Мы бы сейчас разожгли костер…

Я споткнулась не то о камень, не то о корень, и он взял меня под руку.

Тропинка забирала всё круче вверх.

Что-то круглое – мне показалось, что круглый камень, – лежало на дороге, я толкнула его ногой, и он легко, со звоном откатился.

– Каска, – сказал Юрий Николаевич, – солдатская каска.

Здесь шли бои. Кто он, этот человек, погибший здесь? Рязанский крестьянин, впервые увидевший горы, или интеллигент-ополченец, который ушел воевать в тапочках и с томиком Блока в кармане?

– А может быть, мой школьный товарищ…

Мы поднимались всё выше и выше. Кустарник раздвинулся, и перед нами открылась круглая, как лысина, лужайка. Здесь было немного светлее. Внизу, у наших ног, уютно примостившись среди гор, лежал Пятигорск, и мы на какое-то мгновение почувствовали себя завоевателями. Усевшись на большом, еще хранившем дневное тепло камне, мы смотрели, как огней становилось всё меньше и меньше, город словно закрывал глаза и засыпал.

Откуда-то налетел ветер, сначала легкий и влажный. Потом он стал дуть резче, порывами, облака засуетились, побежали, и вот уже блеснула первая промытая звезда. Только легкая прозрачная дымка застилала всё вокруг, но вот и она исчезла, и нам открылось небо – темное, тяжелое, низкое.

Ветер, словно совершив свое дело, упал. Всё замерло в природе, и в душе что-то замерло – хотелось молчать. И мы молчали. А потом ужинали, пили кислое вино и разговаривали.

Мы говорили о чистоте и правде в любви, о верности в дружбе, может быть, потому, что перед этим весь день говорили о Лермонтове.

– Определение гения всегда математически точно, – сказал Юрий Николаевич. – Лермонтов пишет: «…друзей клевета ядовитая»… Друг, предавший тебя один раз, при первом же неблагоприятном стечении обстоятельств обязательно предаст еще и еще раз. Потому ни в дружбе, ни в любви невозможны возвращения… Всякое у меня в жизни случалось, – продолжал он. – Бывало, что я переставал любить женщину, а бывало, что меня переставали любить. Обидно? Конечно. Больно, трудно. Но ведь любовь, как вода, ушла, и не вернешь. Всё, что вчера доставляло радость, сегодня вызывает раздражение. Уходит любовь, и это равносильно смерти любимого существа. А жить рядом с покойником невозможно… Впрочем, я своего мнения никому не навязываю. А ты как думаешь?

– Если разлюбишь, уходи немедленно! – негромко сказала я.

– Да, я знаю, что семейных сцен и выяснений отношений у нас никогда не будет…

Небо стало светлеть. Солнце вылезало откуда-то сбоку. В долинах еще спала ночная мгла, в Пятигорске снова стали вспыхивать редкие огни, по-рассветному робкие и зыбкие. Снежные вершины Эльбруса уже розовели, всё четче прорисовывались на бледно-желтом небе. Вдруг, в какое-то мгновенье, вся цепь Кавказского хребта оказалась залитой оранжевым светом. Взошло солнце. Это было так неожиданно и прекрасно, что мы невольно поднялись с земли и огляделись. Камни были влажные, точно вспотевшие, на листьях кустарников блестела роса, земля курилась легким дымком. Далеко на востоке проступила отстраненная и розовая «грань алмаза» – снежная вершина Казбека.

– Как четко видно, – сказал Юрий Николаевич. – А ведь отсюда до Казбека почти двести километров! А вон там Кабардинские горы: Дых-тау, Коштан-тау, Тихтен-тау. И кабардинские реки: Баксан, Чегем, Веселоречье…

3

Солнце стояло высоко, когда мы выехали из Пятигорска. Юрий Николаевич заметно волновался.

– Думал ли я пять лет назад, уходя в ополчение, что когда-нибудь вновь попаду сюда? – тихо говорит он и, не отрываясь, жадно глядит по сторонам. – Да, Кабарда… Первый раз я приехал сюда в 1934 году, двенадцать лет назад, а мне кажется, что с тех пор прошла целая жизнь… Первая республика, получившая орден за социалистическое строительство. Из эпохи феодализма Кабарда шагнула прямо в социализм. Она поразила меня и завоевала сердце.

Я тогда много раз встречался с Боталом Калмыковым, руководителем республики. Талантливый был организатор. Но деспот. Может, деспотизм и погубил его? Но то, что он сделал для Кабарды, переоценить нельзя… – понизив голос сказал он и добавил: – Нальчик – это моя Арабынь, ты увидишь его, город, утопающий в розах. Впрочем, прошла война. Никогда не смогу я познакомить тебя с другом моим, замечательным поэтом Али Шогенцуковым. Фашисты уморили его голодом в концлагере, и русский солдат прикрыл тело Али рваной шинелью… А молоденькие балкарцы Кулиев и Отаров в ссылке. Как это жестоко и несправедливо…

Машина бежит по дороге, пленные немцы восстанавливают шоссе. Они не смотрят в нашу сторону. Они полны равнодушия. Методически и нехотя постукивают по земле кирками и лопатами, переговариваются по-немецки.

– Осенью сорок первого года, – говорит Юрий Николаевич, глядя на них, – пришлось мне, выполняя журналистское задание, заночевать на Бородинском поле. Из холодной подснежной темноты шагнул ко мне тоненький юноша в серой шинели с винтовкой за плечами и отрекомендовался: «Боец Намитоков!» Юноша-кабардинец воевал на дальних подступах к Москве недаром. Отвоевывал свою Кабарду!

Машина катится дальше…

Мы обгоняем всадников, на них темные суконные бурки и широкополые войлочные белые шляпы. Кабардинцы поворачивают к нам загорелые, полные достоинства и приветливости лица.

– Мне хочется здороваться с ними, как со старыми знакомыми, – говорит Юрий Николаевич.

Нальчик по-кабардински означает «подкова». Городок подковой охватывает подножия гор. Нет, это не тот утопающий в розах, сверкающий чистотой и порядком город, кусочек райской земли, о котором я столько наслышана от Юрия Николаевича. Фашисты изрядно потрудились, чтобы рай превратить в ад. Все большие здания города лежат в развалинах. Сквозь разрушенные стены выступает на синем небе снеговая цепь: белые головы Дых-тау и Коштан-тау – они блестят на солнце своими льдистыми гранями.

Вечером мы идем гулять в парк. Принадлежавший в прошлом князьям Шибшевым, парк этот тянется на несколько километров. Разнообразнейшие породы деревьев – лиственных и хвойных, множество цветов и каких-то особенно душистых трав источают вязкий аромат, и воздух кажется настоянным на всем этом многообразии. А какие розы! Красные, желтые, розовые, белые!