Читать книгу "Зеленая лампа - Лидия Либединская"

Мы идем по главной аллее. С нами Хачим Теунов – председатель Союза писателей Кабарды. Он знакомит всех подходящих с Юрием Николаевичем, и они присоединяются к нам.

Заходит разговор о книге Юрия Николаевича «Баташ и Батай», в которой он использовал много кабардинских, балкарских и карачаевских легенд, фольклора, исторических сведений. Наши спутники охотно отвечают на его вопросы, советуют, с кем лучше встретиться, в какие аулы поехать.

– Юрий Николаевич, – говорит кто-то из кабардинцев. – А почему вы в своем романе прямо не написали, что это Кабарда? Ведь мы узнали в ваших веселореченцах наших кабардинцев. Князь Темиркан – это наш Шибшев, а Науруз – Бегал… Почему не написать прямо? А то – Весел оречье!

Юрий Николаевич слушает серьезно. Сколько раз впоследствии ему приходилось выслушивать эти упреки и от кабардинцев, и от осетин, и от карачаевцев, и от балкарцев, сколько писем получал он!

Помолчав, он отвечает медленно, словно размышляя и уговаривая самого себя:

– Ведь моя цель, друзья, состоит не в том, чтобы написать этнографическое исследование, а в том, чтобы исторически верно показать психологию и развитие горского общества. Вы знаете, я много ездил по Кавказу, бывал не только в кабардинских и балкарских, но и в карачаевских аулах, старался понять их быт и нравы. И вот я заметил, что при всех существенных чертах различия у этих народов гораздо больше сходства, чем различия… Верхние, то есть горные аулы Карачая и Балкарии живут очень похоже, а плоскостные аулы, населенные этими же народами, живут по-другому. Ну разве я не прав?

На лицах наших собеседников отражаются сложные чувства: не согласиться с логикой его слов невозможно, а соглашаться не хочется.

– Вот мне и пришла мысль, – продолжает Юрий Николаевич, так и не получив ответа на свой вопрос, – создать образ народа, ну, как писатель создает типический образ своего героя, собирая его из разных черт, которые принадлежат действительным людям. Эта задача увлекла меня… Ведь ни Онегина, ни Печорина, ни Чичикова не существовало. Пушкин, Лермонтов, Гоголь создали их, собрали из множества людей. Конечно, я не хочу сравнивать себя с гениальными нашими предшественниками, но… – он смеется, – учеба у классиков! Вот я и решил создать собирательный образ северокавказского народа, придать ему черты, свойственные некоторым родственным и соседствующим народам… Вам нравится моя книга? – прерывает он сам себя, обращаясь к своим спутникам. Они единодушно и одобрительно качают головами. – Ну вот и спасибо! Значит, задача, которую я поставил себе, видимо, мне удалась, а что может быть радостнее для писателя?!

Низкое небо опустилось на горы, и нельзя было понять, что это – редкие огоньки взблескивают в ущельях или звезды? И сразу острее стали запахи и ароматы, и громче людской говор. Надо было возвращаться домой.

4

И еще один вечер запомнился мне. Встреча Юрия Николаевича с читателями в городской Нальчикской библиотеке.

Как обычно бывает на таких вечерах, Юрий Николаевич сначала рассказывал о своей работе, прочел отрывок из повести «Будьте счастливы», которую писал в Нальчике, потом стал отвечать на вопросы и записки собравшихся. Вопросов было много. И традиционные, которые задаются на вечерах почти каждому писателю – «Как вы пишете – из книги, из головы или из жизни?», – и выражающие интерес по существу литературной работы, и праздные – разошелся ли такой-то со своей женой и продолжает ли Н. пить водку?

На одни вопросы Юрий Николаевич отвечал подробно и обстоятельно, на другие – кратко и односложно, некоторые оставлял без ответа. Но вот он прочел вслух одну из записок, и в зале раздался дружный и добрый смех. В записке спрашивали: «А не знаете ли вы, жив ли тот Либединский, который написал “Неделю” и “Комиссаров”?»

Переждав смех, Юрий Николаевич сказал, улыбаясь, но я видела, что улыбка эта невеселая:

– Вот что значит написать свою первую книгу в двадцать два года! Через двадцать пять лет, когда тебе нет еще и пятидесяти, уже с трудом верят, что ее автор может существовать на земле. Но он, как видите, жив…

Домой возвращались мы пешком, через огромный, душистый, теплый и темный парк. Слева, в темноте, прыгая с камня на камень, ударяясь о прибрежные скалы, шумела река. Впереди, совсем близко, заслоняя небо, поднималась стена лесистых гор. Звенели цикады. В парке тихо и пусто.

Мы долго шли молча.

– Странная у меня судьба, – вдруг заговорил Юрий Николаевич, кладя руку мне на плечо. – Вот уж сколько лет приходится соперничать с самим собой. Когда я перечитываю сейчас «Неделю» и «Комиссаров», мне кажется, что эти книги написал мой младший брат, а может, даже сын, – в его голосе зазвучала ревность. – А ведь потом было еще немало книг – повесть «Завтра», ее сразу обвинили в протаскивании идеи Троцкого о перманентной революции, и даже помыслить нельзя, чтобы ее переиздать, хотя всё в ней не так просто… Не идеи Троцкого хотел я в ней выразить, а мечту молодых коммунистов о мировой революции! Потом «Рождение героя»… Каких только обвинений ни звучало со страниц газет – и в порнографии обвиняли, потому что главный герой женится на сестре своей покойной жены, и в принижении роли партийного аппарата, а я хотел в образе Эйдкунена показать нарождающуюся партийную бюрократию. Ругательных статей об этой повести было примерно столько же, сколько в свое время хвалебных о «Неделе», только «Правда» поначалу воздерживалась. Но Сталин лично сказал Мехлису, редактору «Правды»: «А вот Либединского мало критиковали…»

И покатилась новая волна критики. Был роман «Поворот» о труднейшем переходе к НЭПу, и снова обвинения, на этот раз в очернении нашей действительности. Вот и нет этих книг, словно никогда и не было. Они изъяты из библиотек. А в 1936 году, когда начались у меня партийные неприятности, рассыпали набор готовящегося издания «Недели» и «Комиссаров». Десять лет и эти книги не переиздаются, нигде не упоминаются, принято делать вид, что их тоже не было и нет. А ведь в них история становления нашего общества. А вот читатели помнят их! Я твердо знаю, что пишу сейчас лучше, почему же эти книги, пусть несовершенные, так полюбились людям?

Он помолчал и с хрустом сломал протянувшуюся через аллею тоненькую веточку.

– Будет тебе, рад случаю покритиковать себя! – пыталась возразить я.

Юрий Николаевич взял меня под руку и легонько похлопал по ладошке, чтобы я не мешала ему говорить.

– А как же без самокритики? – совершенно серьезно и даже со школьнической готовностью сказал он. – Вот Саша Фадеев всегда смеялся надо мной и даже сердился: «Что это у тебя, Юра, за страсть критиковать себя? Ты только посмотри, как называются твои статьи: “Почему мне не удалось «Завтра»?”, “Моя критика «Комиссаров»”. Или тебя мало ругали?..»

В темноте слепо метнулась летучая мышь и бесшумно исчезла.

– Ругали меня, конечно, достаточно и даже с избытком. Но кто же лучше меня может понять недостатки моих произведений? И с каждым годом они мне виднее. Некоторые из них я бы устранил при переизданиях, а есть такие, которые и не стал бы устранять. Например, свойственная тогда, и не мне одному, некоторая романтическая возвышенность стиля. Пусть она остается! Мне хочется, чтобы сегодняшний молодой читатель почувствовал, как жило и чувствовало мое поколение… Чтобы писать дальше и писать лучше, необходимо осмысливать недостатки своих книг.