Читать книгу "Олимпийские игры. Очень личное - Елена Вайцеховская"

– Победу голландца Питера ван ден Хугенбанда в финале стометровки ты видел?

– Да. Мне было интересно увидеть этот заплыв со стороны. К тому моменту я уже успел отойти от собственного выступления. Смотрел не как человек, который мог бы сам выступать в этом заплыве вместо кого-либо из финалистов, а как профессионал. Но вот заставить себя включить телевизор в пятницу, когда разыгрывался финал на дистанции 50 метров, так и не смог. Было слишком тяжело. По-своему больно, что ли…

– Не думал о том, чтобы вообще отказаться от дальнейших стартов после неудачи на стометровке? Или хотя бы не выступать в заключительной эстафете?

– Я был обязан идти до конца. За мной стояла команда. Понимал прекрасно, что до тех пор пока мое имя значится в стартовом эстафетном составе, у них есть надежда. Которая жила до последнего. До того момента, когда я коснулся финиша…

Глава 4. Хоркина forever!

«Могло ли быть по-другому? Этот вопрос наверняка будет мучить Светлану Хоркину еще много-много лет. Сейчас она слишком несчастна, чтобы думать об этом. Несчастна и необъективна…»

Такими словами начинался мой заключительный гимнастический репортаж из Афин. Светлана Хоркина имела шанс завершить карьеру двумя золотыми медалями. Но осталась лишь с бронзой, завоеванной в командном первенстве, и серебром многоборья.

За какой-то час, прошедший с момента проигрыша Светланы в многоборье, где она уступила всего 0,176 балла американке Карли Паттерсон, и вобравший в себя интервью гимнастки в микст-зоне и последующую пресс-конференцию, Хоркина успела превратиться из королевы Игр в антигероя мирового масштаба. Для начала ее возненавидела вся Америка. Из-за одной-единственной фразы, многократно перепечатанной американскими газетами: «Паттерсон – не чемпионка. Чемпионка – я. И навсегда ей останусь».

На самом деле все было совсем не так просто. В микст-зоне Хоркина появилась раньше американки. Пожалуй, эти минуты были последними, когда она все еще держала себя в руках. Выдав в телекамеры традиционный текст о том, как старалась победить и как сильно чувствовала поддержку болельщиков, прошла чуть дальше. Остановилась возле меня: «Вы же сами все понимаете…»

Я действительно понимала, какую боль должна испытывать двукратная олимпийская чемпионка от того, что в Афинах, как и четыре года назад в Сиднее, так и не сумела использовать шанс на самую главную победу – в многоборье. Только сейчас этот шанс был последним.

Но Хоркина не была бы Хоркиной, если бы на глазах такого количества людей позволила себе проявить истинные эмоции. Поэтому она продолжала улыбаться. И вполголоса говорила:

– Она, конечно, молодец. Но вы же видели, как судили ее и как – нас. Не хочу называть имя. За вашей спиной (при этих словах Хоркина кинула стремительный взгляд чуть в сторону) стоят журналисты этой страны. Не хочу, чтобы они догадывались, что я сейчас говорю. Ведь напишут же неизвестно что. В конце концов, поводов для расстройства нет. Я уже олимпийская чемпионка. И останусь ею на всю свою жизнь.

Выбираясь из толпы журналистов и отбиваясь от назойливых вопросов американцев («Что, что она сказала?»), я с ужасом услышала, как за спиной кто-то из российских коллег на чудовищном английском языке довольно громко и явно упиваясь вниманием к собственной персоне пытается объяснить: «Хоркина говорить Паттерсон нет чемпионка. Паттерсон нет хорошо. Хорошо Хоркина. Она быть олимпийский чемпион».

Горе-переводчик было замолк, но тут же, видимо, для пущей убедительности, добавил: «Форева!»

Эти несколько фраз стали для американцев, как кусок окровавленного мяса для оголодавшей акулы. На следующее утро все они – домысленные и переработанные на самый разный манер – оказались в газетах.

Одна из наиболее язвительных статей появилась в New York Times. Но в ней же сквозило невольное уважение.

«Дух Хоркиной на площадке игнорировать невозможно, – писала газета. – Кого еще болельщики будут так горячо любить и так же истово ненавидеть? Хоркина дала гимнастике образ отрицательного героя, которого никто не любит, но поневоле начинаешь сочувствовать тому, какими жестокими и несправедливыми поворотами полна ее карьера. В свои двадцать пять лет она показала, что может сделать женщина там, где соревнуются дети. Она выжила в вихре политических перемен, начав тренироваться в жесткой спортивной машине, созданной красными, а затем добившись величайших успехов в девяностых годах, несмотря на экономическую разруху в России. Нет, она по правде заслуживает комплиментов без подтекста. Уже в течение десяти лет ее присутствие придает гимнастике интригу».

После того как Хоркина проиграла многоборье, бывший гимнаст американской сборной Барт Коннер, за которого когда-то вышла замуж легендарная румынка Надя Команэч, сказал: «Она – актриса. И ее поражение – такой же спектакль, как ее победы».

Те, кто видел прощальное дефиле Хоркиной по помосту перед получением серебряной награды, наверняка согласятся с Коннером. С какой грацией и страстью она благодарила трибуны, то накидывая, то сдергивая с себя российский флаг и рассылая по залу воздушные поцелуи! Свое поражение она преподнесла публике куда выигрышнее, чем Паттерсон  – победу. Хоркина действительно выглядела женщиной среди детей, истинной королевой. И старалась упиваться этим. Потому что прекрасно понимала: больше – нечем.

В какой момент она окончательно вошла в роль – загадка. Но вместо того чтобы стряхнуть с себя ненужные (уже ненужные) эмоции и отрешиться от всего ради единственного оставшегося выступления на своем коронном снаряде – брусьях, Хоркина все больше погружалась в образ королевы-страдалицы. Именно это первым делом бросалось в глаза тем, кого она удостаивала вниманием. Глаза на все более заостряющемся лице превратились в два бездонных шлюза, из которых даже не текла – хлестала энергия. Остановить процесс, думаю, не могла уже и она сама. За годы выступлений в великой гимнастке накопилось такое всепоглощающее стремление к великой победе, что сейчас, когда победа не состоялась в очередной раз, оно просто рвало спортсменку на куски.

Хоркина требовала внимания и тут же отвергала его, отгородившись от всего мира, как щитом, навсегда затверженными фразами о собственном величии и неповторимости. Это действительно так. Одно ее имя олицетворяло громадную эпоху. Эпоху Хоркиной, стремительно летящую к завершению.

На то, чтобы остаться в истории непобежденной, у нее оставался один-единственный день. Точнее – несколько десятков секунд выступления.

* * *

Так получилось, что в день этого гимнастического финала я встречалась с Александром Поповым. Наш разговор, как мне казалось вначале, должен был стать для проигравшего в Афинах пловца крайне болезненным. После его заключительного выступления, в котором, как и в трех предыдущих, он так и не сумел завоевать хоть какую-нибудь медаль, прошло меньше суток. Но Попов оказался спокоен.

Возможно, это тоже было защитной реакцией. Попытка относиться к поражению без эмоций – это предельно здраво и в каком-то смысле философски. Задавая пловцу не самые приятные вопросы, я тем не менее чувствовала, что он действительно не воспринимает случившееся как трагедию. И все отчетливее понимала: никакой трагедии нет. Есть великая карьера, навсегда оставшаяся в памяти тысяч людей.