Читать книгу "От Северского Донца до Одера. Бельгийский доброволец в составе валлонского легиона. 1942-1945 - Фернан Кайзергрубер"

Когда позднее я попытался выяснить, что стало с бедным мальчишкой, то пожалел, что взялся за это! Как и все, кто окружал Ноэля своим вниманием и кому он вернул, даже не осознавая этого, во сто крат больше того, что получил, я испытал душевные страдания. На короткое время Ноэль дал этим воинам, лишенным всякой привязанности, возможность излить на него всю свою любовь, свои нежнейшие чувства. Инстинктивно они отдали ребенку переполнявшие их чувства и всю ту любовь, что скопилась в их сердцах из-за отсутствия существа, которому они могли бы их предложить.

Позднее я выяснил, что капеллан сел, несомненно в Корсунь[-Шевченковском], на один из последних самолетов, вывозивших раненых из Черкасского[66] котла, и что этот парнишка, Ноэль, остался брошенным. Никто из тех, кого я спрашивал, больше его не видел. Что с ним случилось? Жив ли он еще или погиб в конце концов? Как бы там ни было, в Шендеровке он больше не появлялся!

Чтобы быть до конца честным, следует отметить, что уже после того, как я написал историю маленького Ноэля, мне стала известна версия событий со слов капеллана. И хоть эта версия показалась мне неубедительной, я вставлю ее в повествование. И скажу, по какой причине. Капеллан сказал лейтенанту Р. (ныне известному как брат Б.), командовавшему тогда мотоциклетным взводом, что не бросал ребенка, а в самом начале прорыва передал его на попечение танкистам, поскольку не был уверен, что сможет сам вывести мальчика из окружения. Повторюсь, я не верю в такую версию, но с готовностью выслушаю того, кто может ее подтвердить. Двое «бургундцев» рассказали мне, что капеллан сел на самолет в Корсунь-Шевченковском. Больше я не встречал его ни в Белозерье, ни, что более важно, в Шендеровке, обязательном промежуточном пункте[67], и никто из размещенных на ее колхозной ферме раненых, с кем мне удалось впоследствии встретиться, тоже не видел там капеллана. Хотя появиться здесь было бы его первейшим долгом. Более того, никто из тех, кого я расспрашивал – и, видит бог, таких было очень много, – ни разу не видел капеллана во время прорыва. И наконец, для меня остается загадкой, зачем ему понадобилось вверять мальчика заботам немецких танкистов[68], когда любой из «бургундцев» позаботился бы о ребенке, как о своем собственном? Капеллан нам не доверял? Но почему в таком случае попытался вернуться к нам?

Где ты теперь, Ноэль? Это не дает мне покоя! Если ты еще жив, то тебя зовут Дмитрий, Борис или Сергей.

Такова потрясающая и трогательная, но абсолютно правдивая история мальчонки, жившего среди солдат – среди других мальчишек, считавших его своим младшим братом! Она короткая, всего в сотню строк, но ведь и ему было всего 9 лет! И это тоже недолгий срок!

Также я помню другого паренька, одного из наших, семнадцатилетнего. Что до меня, то я, собираясь через несколько дней отметить свой двадцать первый год жизни, считал мои прежние 17 лет весьма отдаленным прошлым! Этот юноша, имя которого я не помню, высокий, худощавый, с каштановыми волосами, с одной нашивкой на рукаве, попался фельдфебелю (старшине) роты спящим на посту. Ему грозили полевой суд и штрафная рота! Потом я видел, как капитан Антониссен, суровый и непреклонный, не признававший никаких компромиссов и слывший человеком жестким, с тяжелым характером… я видел, как капитан взял этого парня под свою защиту, держал рядом с собой – чтобы наказать, как он заявил! Я видел, как этот «жесткий» человек проявил себя понимающим и по-отечески заботливым по отношению к своему молодому камраду, впервые попавшему на фронт. Я не заблуждался, и интуиция меня не подвела. Человек, которым я так восхищался, командир, которого все мы уважали, не утратил способности чувствовать даже на войне. Наш капитан, ветеран бельгийской армии, пришедший из лагеря военнопленных, был одним из нас, а мы были его солдатами. Вечная память этому славному офицеру, которому суждено было погибнуть всего через несколько недель!

Моя память полна фрагментов мелких событий и несвязных воспоминаний, которые я никогда не высказывал и которые должен воскресить для тех, кто уже не помнит их. По-моему, передать их потомкам – совсем неплохая мысль. Это часть нашей истории, славы, над которой некоторые насмехаются. Видите! Я всегда могу собраться с духом и придерживаться правил хорошего тона.

Дня не проходило без известий о ночных проникновениях партизан в Байбузы. Наверняка они приходили за информацией, а заодно и за провизией. На северо-восток от Байбузов раскинулись бескрайние поля. Пересеченная местность позволяет спрятаться где угодно; редкие деревушки из двух-трех изб, разбросанных под прикрытием холмов. Мы направляемся на рекогносцировку верхнего участка, где у нас нет ни единого солдата, ни одной позиции. Я никогда не осматривал это направление. Необходимо убедиться, что там не скрываются партизаны. В нашей группе с десяток человек. Чтобы не привлекать внимания и чтобы рев моторов не предупредил о нашем появлении, нам предоставили трое саней с лошадьми. Двое саней запряжены тройками, а одна двумя лошадьми; и еще у нас две запасные лошади, следующие за санями в поводу. Подобная предосторожность вовсе не излишняя. Слепящее солнце освещает наш путь, однако очень холодно, не меньше -20 градусов. Волосы у меня в носу превращаются в сосульки, такие твердые, что, когда я тру нос, дабы не отморозить его, мне больно. В первое время мы развлекаемся криками «Но! Но! Давай!». Устраиваем гонки. Затем предусмотрительно выстраиваемся в одну линию и едем в тишине. Блики солнца на снегу ослепляют нас, на девственном снежном покрове ни следов ног, ни каких-либо других. С последнего снегопада здесь никто не проходил. На горизонте чисто, один лишь снежный покров, волнами уходящий за горизонт, скрадывающий неровности местности и небольшие холмы, разбросанные по зимнему ландшафту. Это грандиозно и здесь поразительно спокойно! Просто зимние каникулы! Нам не верится, что идет война. Несмотря на риск оказаться в любой момент захваченным врасплох, меня часто посещают такие, как сегодня, ощущения – или когда я, находясь на задании, в одиночку еду по степи или через лес, где наверняка прячутся партизаны, которые могут неожиданно напасть. Впереди и левее холм, чуть сильнее других загораживающий горизонт. Мы сворачиваем, чтобы взобраться на его вершину. Оттуда видим круглую котловину с пятью избами – две левее и ближе к нам, а три правее и подальше. Мы с моим товарищем Гербеком, по прозвищу Gnole (водка по-французски. – Пер.), – не знаю, почему его так назвали, ведь он не пьет, – и еще двумя парнями направляемся к двум ближним избам. Остальные двое саней, одними из которых правит Дерзель, ординарец капитана, едут к другим трем, метрах в ста правее.

Котловина совершенно круглая, два или два с половиной километра в диаметре. Пока мы обследуем местность, изучаем каждую деталь этого мирного уголка – именно для этого мы сюда и прибыли, – кто-то из наших вдруг сообщает о двух маленьких фигурках, темнеющих на фоне белого снега и взбирающихся по дальнему склону. Они примерно в 2 километрах от нас и немногим ближе к нашим товарищам, направляющимся к дальним избам. Мы принимаемся кричать: «Стой! Иди сюда!» Звук наших голосов разносится по котловине, и эхо возвращает его нам, однако черные точки на снегу начинают бежать, словно не слышат нас. Наше оружие, винтовки, автоматы, пистолеты и гранаты, бесполезно на таком расстоянии. Поэтому, не надеясь на успех, все же делаем несколько выстрелов в том направлении, не наблюдая никакого видимого эффекта. Поскольку прицельная дальность выстрела наших винтовок, если я не ошибаюсь, составляет всего 800 метров, то всего лишь один раз фигурки бросаются на землю, видимо из-за более точного залпа. Двое мужчин продолжают бежать, взбираются на гребень и исчезают за ним, словно их поглотила огромная волна белого океана. О преследовании нечего и думать, это бесполезно. Что мы еще могли предпринять?