Читать книгу "Два года, восемь месяцев и двадцать восемь ночей - Салман Рушди"

Слишком я стар для армии, приговаривал про себя мистер Джеронимо, проваливаясь в облачные туннели. Сколько нас тут, в набранных по человечку интернациональных бригадах Дуньи, сколько садовников, бухгалтеров, убийц, скольким членам своего клана Королева фей нашептала, завербовала сражаться против самого страшного врага в обоих известных мирах, и велик ли у нас шанс выстоять против разбушевавшихся темных джиннов? Способна ли даже Дунья в праведном гневе уничтожить всех четырех владык, а также меньших бесов? Или участь мира – сдаться наступающей тьме, отыскав такую же тьму в душе каждого человека? Нет, пока я хоть что-то могу сделать, ответил внутренний голос. Итак, вопреки всем сомнениям, он стал солдатом на этой войне. Нытье и стоны основательно поношенного тела. Забудь. Теперь уже толком не разберешь, как должна выглядеть праведная война, однако в этой, в этом нелепейшем с виду столкновении, он готов был сыграть свою роль.

– В конце концов, – уговаривал он себя, – я же не на передовой. Я скорее санитар, чем авангард. Мобильный госпиталь.

Спускать возносящихся и поднимать пораженных придавливающим проклятием, такова была его задача – восстанавливать нарушенную гравитацию. Когда он закрывал глаза, в глобальной системе координат локализовались жертвы, и те, кому требовалась неотложная помощь, вспыхивали самыми яркими точками у него на сетчатке. Вот так способ видеть мир, ворчал он. Чума взлетов и падений ширилась, насылаемая на Землю Колдуном Забардастом, и паника из-за внезапных, непредсказуемых несчастий превышала тот страх, который вызвала бы «обычная» эпидемия, и потому Джеронимо приходилось метаться из конца в конец планеты. Вот паром, приближающийся к игорным притонам Макао, толпа отхлынула в ужасе и изумлении, когда Джеронимо явился ниоткуда спасти путешественника, чьи крики боли все старались не замечать, мистер Джеронимо склонился над ним, шепча, и мужчина поднялся на ноги, восстал из мертвых или почти из мертвых, а мистер Джеронимо повернулся боком и исчез, предоставив Лазаря-китайца его судьбе, спутники бедняги все еще косились на него так, словно он подцепил заразу и, может быть, в ту ночь он возьмет да и проиграет все свои сбережения на радостях, что остался в живых, но это другая история, и пусть ее расскажет кто-то другой, а вот он, мистер Джеронимо, на склоне Пир-Панджала, выуживает из облаков рабочего-туннелепрокладчика, а вот он уже там, и вон там, и вон там.

Иногда он являлся слишком поздно, и вознесшийся, забравшийся уже слишком далеко, умирал от гипотермии и отсутствия кислорода в холодном разреженном воздухе Анд или сокрушаемый был уже раздавлен в картинной галерее Мэйфэйра, кости сплющены, переломаны, тело словно разорванная гармошка, сквозь сплюснутые одежды лилась кровь, а поверх жалкого месива – шляпа, словно инсталляция. Но часто, стремительно проносясь сквозь кротовые норы, он поспевал вовремя, поднимал павших, сдергивал вниз вознесшихся. Местами болезнь распространялась ускоренно, целые тучи насмерть перепуганных людей плыли над фонарями, и он осторожно опускал их всех наземь одним взмахом руки и тогда – о! благодарность, граничащая с поклонением. Это он понимал. Сам через такое прошел. Близость катастрофы раскрывает в человеке способность любить. Лицо Александры Блисс Фаринья, когда он восстановил славу Ла-Инкоэренцы и спустил на землю ее и Оливера Олдкасла – какой мужчина не мечтает, чтобы прекрасная женщина смотрела на него такими глазами.

Даже если рядом с прекрасной женщиной стоит волосатый управляющий и у него на лице в точности такое же выражение обожания.

Многолетний пессимизм Госпожи Философа был полностью рассеян небольшим чудом, которое совершил мистер Джеронимо, был выжжен его локально примененной магией, как туча – солнечным жаром. Эта новая Александра смотрела на Джеронимо Манесеса как на своего рода мессию, способного спасти не только ее и это имение, но и всю непоследовательную Землю. В ее постели он отдыхал под конец каждого из этих странных дней – впрочем, что такое теперь «день», спрашивал он себя: путешествия по кротовым норам сквозь пространство и часовые пояса, стаккато прибытий и исчезновений по сто раз за день, лишали его реального ощущения непрерывности жизни, и когда им овладевала изнурительная усталость, до нытья в костях (симптом человека без корней), он возвращался к ней. Украденные минуты, оазисы в пустыне войны, и каждый из них обещал другому более долгие минуты в будущем, минуты в воздушных замках, которые строила их мечта о мире. Мы победим? спрашивала она, свернувшись клубком в его объятиях, его ладонь охватывала ее затылок. Мы же победим, правда?

Конечно, отвечал он, мы победим, потому что иначе мы проиграем всё, а это немыслимо. Мы победим.

Он спал теперь плохо, очень усталый, сказывались годы, и в полубессонные ночи тревожился, удастся ли выполнить это обещание. Дунья исчезла, он не знал, куда она отправилась, но знал зачем: преследует самую крупную дичь, четырех главных врагов, которых должна уничтожить собственноручно. Денно и нощно в «зону джинна» в его мозгу сыпались сообщения от нее и указания. Она по-прежнему руководила операцией, всё под контролем, но оставалась скрытым военачальником и перемещалась так быстро и так далеко, что рядовые давно не видели ее в лицо. Можем ли «мы» в самом деле победить, достаточно ли нас или на самом деле большинство уже соблазнено темнотой джиннов, хотят ли люди на самом деле «победы» или это слово окажется неверным, хвастливым, а все бы предпочли приспособиться к новым властям, будет ли ниспровержение темных джиннов победой или ознаменует рождение новой сверхдержавы и вместо Великана и Колдуна Землей будет править Царица Молний? Кипение мыслей отнимало у него силы, но женщина, лежавшая подле, возвращала ему надежду. Да, «мы» победим. «Мы» обязаны, ради наших любимых, не допустить поражения. Обязаны ради самой любви, которая погибнет, если миром завладеют темные джинны.

Любовь, которая так долго была замкнута запрудой в душе мистера Джеронимо, теперь затопила его. Началось с опьянения от самой Дуньи, но эта влюбленность, видимо, была обречена с самого начала, то были отголоски, они оба искали друг в друге аватары прежней, истинной любви… но это, казалось, было уже очень давно, Дунья ушла от него к делам правления и войны. А любовь осталась в нем, он чувствовал, как она плещется внутри, мощная приливная волна поднималась и проходила сквозь сердце, и вот рядом оказалась Александра Блисс Фаринья, готовая вместе с ним нырнуть в эту волну, давай вместе утонем в любви, любовь моя, да, говорил он себе, наверное, ему напоследок дарована еще одна великая любовь, вот она здесь, для него, да, он нырнет вместе с ней, почему бы и нет. Он ложился в ее постель таким усталым, что любовью они занимались очень мало, один раз в четыре, в пять ночей, таков был в ту пору его темп, но она все понимала. Он был ее героем, а она должна была ждать и любить, брать от этой любви столько, сколько он успевал ей дать, и надеяться, что дождется большего.

А у дверей ее спальни, когда Джеронимо выходил, чтобы вновь отправиться в путь, стоял Оливер Олдкасл, не тот прежний гневный Оливер, но преображенный, благодарный, подобострастный, с влажными глазами спаниеля, со шляпой в руке, к привычно скорбному лицу раз навсегда прикреплена – точно на веревочке подвешена – нездоровая желтозубая ухмылка. Могу ли я что-нибудь сделать для вас, сэр, все что угодно, сэр, только скажите. Я, конечно, не боец, но если и до этого дойдет, рассчитывайте на меня, сэр.