Читать книгу "Два года, восемь месяцев и двадцать восемь ночей - Салман Рушди"

Оглядываясь, мы говорим себе вот что: безумство, обрушенное на наших предков джиннами, было тем самым безумством, что таится и в каждом человеческом сердце. Мы вправе обвинять во всем джиннов, и мы так и делаем, так и делаем. Но было бы несправедливо забывать о собственных человеческих слабостях.

Печально вспоминать, как темные джинны с особым удовольствием натравливали мужчин на женщин. В эпоху до разделения Двух миров женщины в большинстве регионов планеты считались существами второстепенными, менее ценными, движимым имуществом или в лучшем случае домработницами, заслуживающими уважения лишь в роли матери, а в прочем презренными, и пусть отношение к женщинам за столетия изменилось к лучшему, хотя бы в некоторых странах, темные джинны все еще придерживались морали Темных веков: женщина создана в утеху и на пользу мужчине. Кроме всего прочего, секс-бойкот, объявленный ифритам джинниями, вызвал у них фрустрацию, отчего они разозлились и уже без малейшего неодобрения взирали на то, как их подручные воспламеняются яростью и не только насилуют, но и убивают женщин, этих новых женщин, отвергавших учение о своем несовершенстве и требовавших равенства – таких женщин давно пора поставить на место. Но в этой войне королева Дунья выставила собственного бойца, заступника женщин, и тут-то ход войны стал меняться.

У Терезы Сака тоже теперь имелось прозвище как у супергероини. Нет, не Мадам Магнето или как там еще навыдумывали таблоиды, это разве что для комиксов уместно. Голос Дуньи заговорил в ее голове: Я твоя мать, и тогда она сказала себе: «Я тоже стану матерью, свирепой мамой самой смерти». Та, другая, более близкая к святости Мать Тереза, тоже не чужда была делу смерти, но Тереза Сака преимущественно интересовалась феноменом внезапной насильственной смерти, а не хосписами, не облегчала переход в забвение, а жестко прерывала жизнь высоковольтным ударом. Она стала ангелом-мстителем Дуньи, заступницей (так она себе говорила) каждой отвергнутой, обиженной, замученной женщины за всю мировую историю.

Странно быть человеком, на которого не распространяются моральные правила: получено разрешение убивать, уничтожать людей, не чувствуя при этом вины. Это как-то противно человеческой природе. Сета Олдвилла она убила в неистовом гневе, однако и этим не могла отговориться и понимала: гнев был причиной убийства, однако не мог служить оправданием. Он-то, конечно, был засранцем, но от того она не в меньшей степени убийца. В преступлении виновен преступник, и преступником была она, так что, вероятно, она заслуживала суда и наказания, однако, добавляла она мысленно, пусть сначала поймают. И вдруг джинния-праматерь шепчет ей, высвобождая в ней внутреннего воина, и призывает поучаствовать в спасении мира. Как в тех фильмах, где вербуют добровольцев из камер смертников, дают им шанс искупить вину, а если погибнут – ха, так им все равно предстояло поджариться. Что ж, это справедливо, думала она, однако постараюсь прихватить с собой побольше этих ублюдков.

Прикрыв глаза, она видела координатную сетку джиннов, и главнокомандующая Дунья обозначала цель. Повернувшись боком и слегка наклонившись, она проскальзывала сквозь воздушную щель в другое измерение, отправлялась туда, куда указывали координаты. Вынырнув из тоннеля между измерениями, она поначалу не соображала, в каком очутилась краю. Да, информация, помещенная Дуньей прямо ей в мозг, содержала название страны – А., П., И., – но от этого алфавитного набора толку было мало: одним из свойств новой реальности, нового способа перемещаться в пространстве той новой реальности, которая и порождала этот новый способ, была утрата связи с материальным миром – она могла бы очутиться где угодно, в любой бесплодной пустыне или среди сочной зелени леса, на любой горе и в любой долине, в любом городе, на любой улице, на другой планете. Потом она поняла, что вовсе не имеет значения, в какую она попала страну: это всегда была одна и та же страна, страна, где насилуют женщин, а она – ассасин, явившийся мстить угнетателям. Вот мужчина, одержимый джинном – одержимый, очарованный, подкупленный драгоценностями, все равно. В его поступках – его приговор, а на кончиках ее пальцев те молнии, что совершат казнь. И нечего в себе копаться. Она не была ни судьей, ни присяжной. Она была палачом. Зови меня матерью, приказывала она своим жертвам. Последние слова, которые они слышали на земле.

Пролетая по немыслимым коридорам между пространством и временем, по туннелям, вгрызающимся в спиралевидные Магеллановы облака небытия, во власти меланхолического одиночества странствующего убийцы, Тереза Сака вспоминала свою юность, отчаяние, ночи, когда втопив педаль газа, она погнала первый свой автомобиль (первый взаправду свой автомобиль, тот ворованный красный кабриолет ее первых безумных гонок не в счет) – старомодный, цвета электрик – так быстро, как только позволяли проселочные дороги, и дальше по болоту, честное слово, плевать, останется она в живых или умрет. Тяга к самоуничтожению, наркотики, не те мужчины, однако из школы она вынесла единственный урок, который стоило запомнить: красота – это валюта, и как только проступили груди, она выпрямила длинные черные локоны и рванула в большой город тратить единственную валюту, какая была в ее распоряжении, ха, не так-то плохо она ею распорядилась, поглядите на нее – серийный убийца со сверхспособностями, отличная карьера для девчонки из богом забытой дыры.

Впрочем, до той девчонки теперь никому дела нет. Прошлое отвалилось. Она убедилась, как хороша в своем ремесле – внезапное появление, застывший ужас на лице объекта, молния блестящим копьем пронзает ему грудь или иной раз, чисто забавы ради, гениталии, глаз – исход один. И обратно сквозь ничто на встречу с очередным насильником, очередным злом с кулаками, очередным недочеловеком, очередным куском первобытной слизи, очередным существом, заслуживающим смерти, кого она счастлива была прикончить, кого убивала без сожалений. С каждой расправой она становилась сильнее, чувствовала, как наполняется силой, в ней все меньше оставалось человеческого, и это казалось правильным. Меньше плоти и крови, больше джиннии. Скоро она сравняется с Дуньей. Скоро станет непобедимой.

Это была странная война, случайная, непредсказуемая, ведь таков характер джиннов. Начиналась, и прекращалась, и возобновлялась без предупреждения. Сегодня – глобальная, всепоглощающая, завтра – далекая и даже ничтожная. То вдруг монстр поднимается из моря, то опять затишье, а на седьмой день столь же внезапно с неба льют кислотные дожди. Хаос, и страх, и нашествие сверхъестественных гигантов, гнездившихся где-то в тучах, потом ленивая лакуна, во время которой страх и хаос распространяются уже сами собой. Паразиты, взрывы, одержимость бесами и всюду – ярость. Ярость джиннов – часть их природы, усиленная, в случае Зумурруда и Забардаста, долгим пленением, и эта ярость нашла отзвук в сердцах многих людей, словно колокол на готической башне, которому отвечает эхо со дна колодца, и, вероятно, такова была теперь природа войны, возможно, это была последняя война, сошествие в неистовый и нелепый хаос, война, в которой колонизаторы набрасывались друг на друга с не меньшей жестокостью, чем на злосчастную землю. Война бесформенная, в которой трудно сражаться и еще сложнее победить. Казалось, это война против абстракции, война против самой войны. Обладала ли Дунья навыками для ведения такой войны? Или требовалась большая беспощадность, на которую Дунья не была способна, а вот Тереза Сака становилась все более для этого пригодной с каждым ударом молнии, поражающей сердце очередного негодяя? Наступит момент, когда защищать землю уже покажется мало. Придется атаковать высший мир.