Читать книгу "Та самая Татьяна - Анна и Сергей Литвиновы"

– Мы убрались из имения Лариных, – продолжил Григорий, – однако история далеко не закончилась. Хотя сперва я думал, что она все-таки подошла к своему логическому завершению. Казалось бы, неудача с женитьбой не самое большое расстройство для мужчины – да еще для улана. – Его заявление было встречено одобрительными возгласами присутствующих офицеров. – Я ведь получил главное. То, к чему стремился и чего хотел: любовь прекрасной барышни и летнее отпускное приключение. Что ж! Теперь я с чувством выполненного долга мог возвращаться в полк. А что с женитьбой не задалось – может быть, оно и к лучшему, думал я. И вот мы тепло простились с моим отставным генералом, и с подорожной по казенной надобности я, освеженный и отдохнувший, вернулся обратно – сюда, в городишко К***.

Однако заботы службы не развлекли меня. Обеды, выпивка, игра и даже женщины тоже не делали меня счастливым. Перед моим внутренним взором все стоял образ моей Ольги. Ее милое, румяное лицо. Ее губы, шепчущие мне слова любви. Ее узкие, длинные пальцы, дотрагивающиеся до меня. Ее небесно-голубые глаза, в которых прыгали кокетливые чертики. Я не мог забыть ее. Снова и снова она являлась перед моим мысленным взором – и днем и ночью.

Что ж делать! Я написал к своему генералу. Между делом (вроде бы) осведомился про Ольгу. Тот ответствовал, что видел ее на балу. Она по-прежнему прекрасна, извещал меня старый хрыч, однако вокруг нее увивается юный длинноволосый хлыщ – тот самый Ленский, что прискакал, отучившись, из своего Геттингена и теперь, пользуясь оплошным обещанием Ольги, хочет на ней и впрямь жениться. Говорят даже, продолжил в письме генерал, что свадьба меж ними уже решена и назначена. Во всяком случае, бледный Вольдемар не отходит от моей возлюбленной ни на секунду и все строчит и строчит ей дрянные стишки!

Вспоминая о своих тогдашних переживаниях, майор даже в сердцах грохнул кулаком по столу. Бутылки и стаканы загремели.

– Я не мог этого вытерпеть! И я испросил новый отпуск – для устройства личных дел. Правда, я понятия не имел, как я буду их устраивать – однако полагал, что, как говаривал Буонапарте, главное ввязаться в бой, а там посмотрим. И я тут же выехал на почтовых – снова в О-ский уезд. Генерал в отставке ждал меня. По пути я думал: черт подери, я готов ради Ольги, ради ее любви и ради того, чтобы она оказалась рядом со мной, на все! Я могу снова постараться увезти ее! Или на коленях вымолить у Прасковьи Александровны ее руку! Или придраться к чему-нибудь, вызвать юнца Ленского на дуэль и прострелить ему грудь навылет! Наконец я вспомнил, что мне рассказывал один штурман, совершивший кругосветное путешествие. В испанских колониях Южной Америки принято: чтобы расправляться с обидчиком, не вызывать его на дуэль, а нанять чернокожих разбойников, которые, под предлогом зверства или ограбления, кончают с ним. У нас, правда, нет, как в Америках, негров, готовых на все, – зато у нас имеются дворовые.

Я невольно вспомнил разбойников, чуть не убивших меня в лесу неподалеку от имения Ленских, и издал возглас. Майор удивленно посмотрел на меня, однако ничего не сказал, а продолжил свой рассказ о событиях почти пятилетней давности.

– Я мечтал застать мою возлюбленную Ольгу одну, однако теперь это было куда как трудно. Рядом все вертелся этот долгогривый, как попик, хлыщ. Но все-таки мне, наконец, удалось устроить свидание наедине. И снова все повторилось: я клялся ей в любви. Она говорила мне, омывая слезами мое лицо и руки, что нисколько не любит Ленского и ни в коем случае не желает брака с ним. Я вопрошал, почему сорвалось мое умыкание, но она уверяла, что не говорила никому. «Видимо, – заметила Ольга, – у моей маменьки всюду шпионы». Я предложил барышне повторить увоз – однако она сказала, что Прасковья Александровна теперь особенно начеку. Матушка даже приставила дворовую девку специально следить за младшей дочерью. А как быть с ревностью Володи и его постоянным присутствием рядом, с его стихами и шахматами?! Ольга отвергла мой план с увозом и тайным венчанием – но снова заверила меня, что она готова со мной соединиться. Тогда я сказал ей, что постараюсь придумать что-нибудь другое.

Однако легко обещать – но как мне было выполнять обещание? Я не знал, что делать! Я мучился. Свидания наши с Ольгой стали затруднительны. Или Ленский, или маменькины шпионы не отходили от нее ни на минуту. К тому же стоял январь. Погода явно не благоприятствовала нашим встречам на открытом воздухе. И вдруг произошло событие, которое перевернуло всю мою жизнь. На именинах Татьяны, двенадцатого января, Ленский поссорился с другим питерским хлыщом, Онегиным, – и вызвал его на дуэль!

Я невольно вздрогнул, услышав свою фамилию, но совладал с собой.

– И ты хочешь сказать, – вопросил я в упор, – что ни ты, ни Ольга не имеете никакого отношения к той дуэли?

– Что за тон, Евгений?! – оскорбленно осведомился Аржаев.

– Почему, скажи, Ленский тогда вызвал Онегина? – вопросил я. – Разве не кокетство Ольги было тому причиной?

– А ты откуда знаешь о том? – В голосе майора звучало больше недоумения, чем гнева. Не отвечая на его вопрос, я уточнил:

– Разве не специально Ольга играла в тот вечер с ним – чтобы вызвать ссору и избавиться, в конце концов, от Владимира?

– Да как ты смеешь строить подобные предположения?! – У майора аж усы распушились от негодования.

Однако я решил идти до конца, и будь что будет. Я специально был жестким и несправедливым с Аржаевым. Я старался вывести его из себя. Ведь легче всего у человека непроизвольно вырываются слова признания как раз в тот момент, когда он разъярен.

– А разве не ты перед дуэлью вызнавал у секунданта Зарецкого, где и когда состоится поединок?

Майор, казалось, потерял дар речи. Он только смотрел на меня исподлобья.

– И когда Зарецкий отказался говорить тебе, ты отправился к слуге Онегина, по имени Гильо, – настаивал я. – И за его сведения ты заплатил Гильо его тридцать сребреников – бишь пятьдесят рублей. А потом ты дал ему сонный порошок, который тот подсыпал Онегину.

– О чем ты говоришь?! – возмущенно выкрикнул мой собеседник и привстал.

Его спутники смотрели на нас с изумлением.

А я, понимая, что обратного пути уже не будет, все-таки не мог остановиться и продолжал обвинять Аржаева:

– Это ты в утро дуэли Ленского с Онегиным пробрался на мельницу подле места поединка. Ты принес с собой ружье и, чтоб нужный тебе результат получился наверняка, стрелял в Ленского одновременно с Онегиным – бил тайком!

– Что ты несешь, подлец! – К Григорию, наконец, вернулся голос. Он прорычал свое обвинение и швырнул в меня стаканом.

Я уклонился, и стакан пролетел мимо, врезался в стену, и туда немедленно бросились лакеи – убирать осколки.

– Я к твоим услугам, – холодно молвил я.

…И вот завтра мы стреляемся. Но не поединок волнует меня больше всего. Как Богу угодно – если настал мой предел, значит, майор прострелит мне висок или грудь. А коль мне суждено прожить еще – он промахнется (но вряд ли выстрелит в сторону – он выглядел весьма оскорбленным моими словами). Вот это-то меня и тревожит: Аржаев ничем не выдал себя. Ни изменившимся голосом, ни движением глаз, ни дрогнувшей рукой – никак не показал майор, что я, высказывая свои обвинения, попал в точку. Будто бы не про него говорил я! Так неужели я не прав? И ваш зять, княгиня, ни в чем не виноват? И это не он стрелял исподтишка в несчастного Ленского? А я возвел на него напраслину? Облыжно обвинил?