Читать книгу "Ледяное сердце не болит - Анна и Сергей Литвиновы"

Люблю – и любима.

Люблю. И любима.

Надя пробовала два этих слова на вкус, и оба казались ей восхитительными.

А еще стояла потрясающая зимняя погода: яркое-яркое солнце, и мороз двадцать пять градусов, и снег аж звенел под ногами. Подружки и коллеги ныли, что холодно, – но насколько же лед и солнце лучше, чем вечный ноль с серой жижей под ногами, с фонтанами грязных брызг из-под колес чумазых авто! А ведь совсем недавно, в декабре, казалось, что слякоть будет длиться бесконечно, и Дима шутил, что в связи с глобальным потеплением выражение «мороз и солнце – день чудесный» аннулируется и его теперь будут помещать в словарях с пометкой устаревшее…

А когда начались морозы – все изменилось. И даже москвичи как-то добрее друг к другу стали. Или это Наде только казалось, оттого что она была влюблена? Машины – невиданное дело! – пропускали на «зебрах» закутанных пешеходов. Автомобилисты давали друг другу «прикурить» от аккумуляторов и таскали товарищей, что не завелись, на буксирах. И не брали за помощь денег.

В метро позволяли греться бомжам и бродячим собакам. И несмотря на обычную толчею, лица у многих пассажиров подземки стали такими просветленными, словно они только что с заграничных курортов вернулись. Народ в подземке стал куда вежливей, и кое-кто даже улыбаться незнакомым начал. И шутить.

Нет, думала Надя, минус двадцать пять с солнцем – гораздо больший кайф, чем серое не пойми что около нуля. И сил откуда-то появилось столько, что до этой зимы Наде такое и не снилось. Раньше целые вечера порой проводила, лежа на диване с книжкой и сушками, свернувшись калачиком, и даже сходить на кухню, чаю налить, было лень. А по утрам она еле-еле просыпалась от будильника, потом ползала, собиралась, словно сонная муха, по пять минут раздумывала перед зеркалом: краситься ей или дать коже денек отдохнуть?

Совсем не то сейчас. Вот и сегодня проснулась Надя затемно, сама, без всякого будильного трезвона и полная бодрости. Нацепила на Родиона собственноручно сшитую шлейку, по морозному утру выгуляла его, в магазине парного мяса купила. И настроение такое хорошее, а силы как будто изнутри распирают! Потом вернулась домой и – вот уж чего от себя никак не ожидала! – стала жарить мясо с картошечкой: самую обыкновенную, но любимую Димину еду. Чтобы вечером, когда он приедет, на готовку не отвлекаться, а просто подогреть жарево в микроволновке и выставить на стол вместе с Диминым же любимым красным сухим вином. И самой наслаждаться сытной едой и терпким вином и с удовольствием смотреть, как гражданский муж уминает за обе щеки, и нахваливает, и добавки просит.

А потом Надя – до выхода на работу! – успела еще интенсивную зарядку сделать. Лет семь все собиралась взяться за гимнастику, да не могла себя заставить, а теперь все будто само собой получилось, и без всяких с ее стороны усилий. Результат не замедлил сказаться: она с Нового года на три килограмма похудела! И никак нельзя утверждать, что она делала это ради Димы – хотя, наверное, ему гораздо приятнее обнимать сильное и мускулистое тело, чем вялое и бесформенное. Главное: Надя после зарядки чувствовала себя собранной, упругой, веселой, звонкой – словно заснеженный московский асфальт на лютом морозе.

Вот и получилось, что к девяти утра, когда на работу пора выходить, Надежда столько дел переделала, сколько раньше и за неделю не успевала. А когда в библиотеку она приедет – тут и Димка должен позвонить: прямо с вокзала. Целых четыре дня она его не видела – будь неладны эти его командировки! – и теперь Надя чувствовала, как соскучилась, и предвкушала встречу, и даже немного робела, словно перед самым первым свиданием. Неужели они сегодня вечером опять будут вместе? И ночью тоже? Надя не могла поверить в свое счастье – а тут еще снег блистает на солнце, и даже асфальтовая дорога, вся в инее, тоже сверкает – и машин на ней, грязно-серых, мало-мало. И сосед, с которым они столкнулись в парадном, ей улыбнулся…

И кажется, словно и сосед, и снег, и дорога, и солнце повторяют, подхватывают Надино искристое настроение: влюблена и любима!.. Любима и влюблена!..

* * *

Если бить – то в самое больное место.

Жизнь, похоже, подходит к своему логическому концу.

Но осталось еще выполнить свою Миссию. Оплатить счета.

Платить по этим счетам ИМ придется не деньгами. Не услугами. И даже не унижением.

Они за все заплатят иначе. Внезапностью наказания, страхом и болью.

Самым большим страхом и самой мучительной болью из всех, какие только может испытывать человек.

* * *

Дима в Питере нарочно взял билет на самый поздний поезд.

Он был «сова» и терпеть не мог рано вставать и рано ложиться. В скором поезде, когда храпят попутчики, – тем более. К тому же на вечер он достал билет на спектакль у Додина. Потом он не спеша пешком отправится с улицы Рубинштейна на Московский вокзал.

Утром Полуянов в своем номере принял душ. Неторопливо позавтракал в ресторации. Из гостиницы выписался – походная сумка была не тяжела: три пары носков, футболки да детектив в мягкой обложке.

Дима привык все командировочные дела проворачивать в самые первые дни. Последний день в любой поездке старался оставлять свободным и посвящать его культурной программе и прогулкам по городу. А если этот город Питер – тем более. Питер – самый, считал журналист, красивый и своеобычный город планеты, чудное, странное место, малая родина.

Но сей февральский денек к прогулкам по Северной Пальмире явно не располагал. Нева практически вся замерзла. Закутанные в шарфы и шапки люди брели по льду реки от Петропавловки к Стрелке.

Снежные бурунчики завивались по Дворцовой, вихрились вокруг Александрийского столпа. И хоть термометр в арке Генерального штаба показывал всего-то минус пятнадцать, с Невы задувал такой свирепый промозглый ветер, что казалось, вот-вот выжжет глаза и спалит щеки. На улице находиться было совершенно невозможно. Хорошо еще, что Надюшка заставила его надеть теплый шарф и лыжную шапочку (никаких кепок, шляп и шапок Полуянов категорически не признавал). Но тут без них решительно было не обойтись.

И все равно пришлось передвигаться короткими перебежками. Он выскочил на Невский и тут же зарулил в кафе «Литературное», где пил последний в своей жизни шоколад Александр Сергеевич. Здесь за белыми скатертями сидела подмороженная парочка иностранцев. Официанты говорили на трех языках (на всех, включая русский, одинаково плохо). Дима заказал кофе и принялся просматривать свои блокноты: если он вдруг в ходе командировки что-то упустил и с кем-то не встретился, еще не поздно это поправить. Нет, кажется, все в порядке. Охвачены учителя, дети, родители, районо, прокуратура и даже профессор из педагогического. Товара на статью хватает.

Журналист расплатился за кофе (редкой поганости!) и снова вышел на Невский.