Читать книгу "Голоса за стеной - Григорий Соломонович Глазов"

поэтому ему захотелось написать Кошкина. Случай был удобный: Леня получил карты каких-то разрезов и объявил, что на пляж не пойдет, останется немного поработать. Он сидел по-турецки в тени палатки, а перед ним на чудовищного размера книгах были разостланы упомянутые разрезы и лист ватмана, за которым Вовика специально гоняли в геологическое управление Сочинского района. Кошкин, наклонив голову, держал в правом углу рта сигарету, от дыма, попадавшего в глаз, перекосил лицо, чертил и тенором мурлыкал разные, в основном незнакомые песни.

Итак, он сидел по-турецки, чертил, курил, мурлыкал песни и в то же время излагал Грише свою философско-моральную доктрину.

— Видишь ли, старик, мы иногда очень переоцениваем все, чем живем, все это нам кажется необыкновенно важным… и заметь, не только в личном плане, но и в общечеловеческом, даже в космическом. Мы создаем себе необходимую, как воздух, иллюзию своей нужности и значительности для всего мироздания — и здесь в дело идет все. Все — в глобальном смысле, настоящее все. Если ты делаешь что-то и хоть немного признан, ты преувеличиваешь и дело, и признание и с замиранием сердца представляешь, какой потерей будет твоя смерть для коллектива, для страны, для человечества — в зависимости от масштабов. Если ты делаешь что-то и не признан, ты утешаешь себя примерами великих…

Искренность монолога пробудила к Кошкину новое чувство.

Трудно сказать, почему он задал Кошкину этот вопрос, непонятно каким образом всплывший, и почему так был уверен в значении его не для себя одного:

— Почему же о самом важном мы узнаем так поздно? — затаив дыхание, он выслушал и запомнил горьковато-насмешливую формулу Лени:

— Наши родители как будто стыдятся перед нами того способа, каким произвели нас на свет. Они малодушничают, а потом удивляются, почему мы такие, а не другие…

Где-то через час, когда работа над портретом уже близилась к концу, Кошкин, кряхтя, поднялся взглянуть на него. С минуту он стоял за Гришиной спиной, а потом сказал:

— Старик, а ты уверен, что это я? — Гриша растерялся: в несходстве его никогда не обвиняли. — Нет-нет, ты продолжай, я понимаю, тебе виднее…

Еще через час вернулись геологи, и Люда, взглянув на портрет, воскликнула:

— Алешенька, ты просто его идеализируешь!

Грише и самому казалось, что портрет несколько отличен от оригинала. Не в чертах, черты были очень характерны, чтобы их можно было не схватить или исказить при передаче. Портрет был отличен в наполнении.

Гриша был слишком художник, чтобы равнодушно пройти мимо такого вывода. Портрет свидетельствовал либо о дефекте в технике, либо о прозрении скрытых черт характера. А скрытые черты стали теперь Гришиным пунктиком, и поэтому, отключившись от окружающего, он принялся наблюдать.

Кошкин отражал очередную атаку Люды и ее пылкой иронии противопоставил, как обычно, ядовитое спокойствие. Слов Гриша не разбирал да и вряд ли вообще осознавал суть спора. Все внимание его было заострено на лице Кошкина, его своеобразной мимике, почти неуловимой иронии. Впервые взглянув на это продолговатое мясистое лицо, вряд ли можно было предположить в нем способность к такой тончайшей мимической игре.

Короткие лохматые брови высоко поднимались, глаза светлели, блеск их становился высокомерен, лицо натягивалось, спадала мясистость щек, и даже ястребиный нос, казалось, выпрямлялся.

Трудно представить спор, в котором бы Кошкин не вышел победителем. Так случилось и в этот раз. Люда в бешенстве отвернулась от него, швырнула о землю горсть разноцветной гальки. Проходя мимо Гриши, она погладила его по волосам и сказала:

— Алешенька, я взяла нам с тобой два билета на последний сеанс.

И Грише стало не до наблюдений. Он покраснел, а Кошкин посмотрел на него. И, не пряча глаз, озабоченно сказал:

— Послушай, старик, не думаешь ли ты, что я прибыл сюда специально, чтобы следить за твоей нравственностью? Если думаешь, то жестоко ошибаешься. Решай за себя сам…

Но Грише уже нечего решать. Это за него сделала Люда, чья твердая натура способна была привести отношения к радикальным переменам в самые короткие сроки.

И привела. В первый же вечер, после кино, Люда научила Гришу правильно целоваться. Он оказался способным учеником. Придавленная и угнетенная нелепыми наставлениями, нездоровая передержанная чувственность взорвалась…

…Резкие потрясения сказываются на живых организмах значительно пагубнее, нежели ровные лишения. Дорваться до роскоши из нищеты — и снова впасть в нищету… потрясение налицо. Остается лишь предугадать возможный исход…

Под утро Гриша все же уснул.

Длинный звонок подбросил Родионова на постели. Пока в темноте нашарил и схватил трубку, в мозгу пульсировала почему-то единственная мысль: «Пожар!»

В трубке зазвучал голос главного инженера:

— Владимир Иваныч, я тебя, конечно, разбудил, извини. Я из аэропорта, здесь уже светает… — Постепенно до Владимира Ивановича стало доходить, что «здесь» — это в Москве, где главный находится в командировке вот уже несколько дней. Родионов ощутил противный вкус во рту, сильно колотилось сердце. Он нащупал папиросы и закурил. — Слушай, Владимир Иванович, я тебя обрадую. Вся наша годовая программа ширпотреба закуплена на экспорт. Да еще знал бы ты куда!

— Ну?

— В Колумбию, Бразилию, Боливию.

— Радуешься… А на внутреннем рынке чем торговать будем?

— А ты давай расширяй быстренько выпуск, тогда хватит и для внутреннего.

— Так ты меня разбудил, чтобы я до утра расширил выпуск?

Главный засмеялся:

— Не до утра, но вообще поворачивайся. Ты вот что… Я приеду к двенадцати, заеду домой, то да се, а ты часа на три — в смысле, в пятнадцать часов — собери у меня совещание и наметь несколько вариантов решения вот какого вопроса…

Вопрос, по существу пустячный, был из труднорешаемых. Препятствием для экспорта было отсутствие каталога запчастей на новый, только что своими силами спроектированный и освоенный прибор. Внешторгиздат брался выпустить такой каталог в течение полутора лет после предоставления заводом всех необходимых материалов. А поставка прибора на экспорт начиналась через полтора месяца.

— Вот и мозгуй, — заключил главный инженер. — Приеду — обсудим возможности…

Может показаться странным, что главный инженер заботы о сопроводительной технической документации взвалил на плечи Владимира Ивановича, а не главного конструктора. Но эта странность внешняя, формальная. Всякий заводчанин знает, что обязанности распределяются вовсе не по должностным инструкциям, а согласно житейскому правилу: «Кто везет, того и погоняют». Родионов везет. А главный конструктор милейший человек и одаренный инженер, начисто лишен административного дара. В жизни никогда не быть бы ему главным, если б можно было на иной должности достойно оплачивать конструкторские решения, рожденные его светлой головой. Прибор тоже его детище. Но в практической деятельности он беспомощен.

Уже в девять тридцать, сразу после селекторной оперативки, Родионов собрал немноголюдное совещание. Присутствовали главный конструктор