Читать книгу "Православная Церковь и Русская революция. Очерки истории. 1917—1920 - Павел Геннадьевич Рогозный"

декабрь 1917 г. тщетно пыталась обнаружить преступления и факты измены старых властей. Эта комиссия, даже по мнению, может быть, и не совсем справедливому, либерала и личного друга самого Муравьева В.А. Маклакова, своими «юридическими гнусностями далеко превзошла все беззакония» старой власти.

Среди многочисленных отчетов и писаний данной комиссии нет ответа на один важный вопрос: почему старая «преступная» власть могла поддерживать относительно стабильный порядок в воевавшей стране, а после свержения «изменнической клики» Россию буквально захлестнул поток ничем и никем не сдерживаемой кровавой агрессии?

В советской историографии, например, избиение пьяными солдатами офицера могло интерпретироваться как проявление революционной сознательности, а массовый грабеж ценностей из монастыря мог рассматриваться как проявление атеистических настроений в крестьянской среде. В таком ракурсе и события в Даниловом монастыре можно было бы рассматривать как проявление «классовой борьбы» по отношению к буржую-настоятелю, конечно, с той оговоркой, что монахи, как люди темные, использовали и такие «реакционные формы» «классовой борьбы», как пьяный дебош. (Данную фразу я обнаружил в одном из исследований по истории России XVII в.; в нем говорилось, что «старообрядцы использовали такие реакционные формы классовой борьбы, как самосожжение».)

С другой стороны, в современной историографии явно прослеживается другая линия — списывать все случившееся после революции на разрушительную деятельность оппозиции, которая сама пилила сук, на котором сидела. Следуя этой логике, можно идти и дальше, вплоть до признания причиной этих событий масонского заговора и прихода к власти инородцев-космополитов, а потом и «еврейских большевиков». В этом свете особенно легко интерпретировать последующие гонения на Церковь со стороны новой власти.

Широко известен эпизод из воспоминаний А.И. Деникина, позволяющий по-другому взглянуть на эти и последующие события. Он рассказывает, как в одном из полков солдаты любовно и искусно построили возле позиций походную церковь. Сразу после революции «демагог-поручик решил, что его рота размещена скверно, а храм — предрассудок. Поставил в нем роту, а в алтаре вырыли ровик для...» Самого Деникина удивил не факт приказа, отданного «негодяем-офицером», а молчание трех—четырех тысяч православных людей, которые равнодушно отнеслись к данному событию. Показательно то, что превратили храм в отхожее место те же солдаты, которые некоторое время перед этим так благоговейно его сооружали.

Приведенный рассказ удивительно перекликается с событиями в Даниловом монастыре. Среди монахов не было «жидомасонов», и руководил ими даже не «демагог-поручик», а монах-алкоголик, однако и они смогли превратить весь монастырь, который сами же благоустраивали, в отхожее место.

При этом, конечно, нельзя утверждать, что и солдаты злополучной дивизии, про которых писал Деникин, и монахи Данилова монастыря вдруг стали антиклерикалами и атеистами. Насилие и грабеж вполне уживались в народном сознании рядом с религиозным чувством. Митрополит Евлогий вспоминал о том времени, когда вначале «деревня отправлялась в церковь, а после обедни всем миром грабила соседние усадьбы».

Конечно, при этом не следует оправдывать и старые власти, доведшие и страну до возможности таких эксцессов. В лице настоятеля Данилова монастыря архимандрита Иоакима отразились как раз те черты, которые были характерны для монархической власти в России в целом. Будучи человеком добрым и бескорыстным, архимандрит вместе с тем проявлял и такие черты, как мстительность и административный произвол. Потеря авторитета, или десакрализация, как церковной, так и светской власти служила источником бунтарских настроений, которыми в конце концов оказались охвачены широкие массы населения. По сути, ни на чем не основанные слухи о вмешательстве «темных сил» и об измене сверху всячески тиражировались и распространялись, в том числе и в кругах образованной публики.

И монахам Данилова монастыря, видимо, было легко поверить, что добрый настоятель — ставленник «темных сил», скинув которого они наконец почувствуют истинную свободу. Однако бунт против настоятеля трансформировался в полное разложение самих монахов, в уменьшенном масштабе повторив события, произошедшие в целой стране.

События в Даниловом монастыре не были исключением; тогда же, весной 1917 г. забастовали представители двух певческих хоров Александро-Невской лавры. Они избрали исполнительный комитет и даже своего депутата в Петроградский Совет. Правда, таких погромов, как в Даниловом монастыре, тут не было.

В Новгороде в женском Сыркове монастыре, по сообщению местного викария епископа Алексия (Симанского), часть монахинь под руководством рясофорной послушницы Марии Глебовой «восстала против игуменьи, привлекла на помощь себе местный крестьянский комитет, избрав самочинно какой-то хозяйственный комитет, и теперь она распоряжается всем в монастыре». Это уже был, так сказать, чистый церковный большевизм с точки зрения того времени.

Новую жизнь термину «церковный большевизм» дал Октябрьский переворот. 2 апреля 1918 г. на заседании Поместного собора было зачитано заявление 87 членов Собора о необходимости борьбы с «церковным большевизмом». Один из инициаторов заявления архимандрит Матфей (Померанцев) говорил о молчании Церкви после падения монархии, когда были «созданы те структуры, которые мешают современной церковной жизни». По его мнению, Собор должен «лишить права избрания епископов те епархии, которые изгоняли своих епископов».

Говорить о молчании Церкви после падения монархии не приходится: и рядовое духовенство, и епископат в большинстве своем приветствовали новый строй. Все епархиальные архиереи признали власть Временного правительства. В тех условиях это было вполне естественно, это сделали даже члены царской фамилии. Публично заявили о своем монархизме лишь Харьковский архиерей Антоний (Храповицкий) и Пермский Андроник (Никольский). Даже архиепископ Серафим, впоследствии активно осуждавший «церковный большевизм», 3 марта 1917 г. не скрывал восторга в письме своему «приятелю» обер-прокурору Синода Львову: «...сердце мое горит желанием прибыть в Государственную думу, чтобы обнять друзей русского народа и русской церкви — М. В. Родзянко, Вас и других борцов за честь и достоинство России».

Возвращаясь к утверждению архимандрита Матфея о епархиях, изгнавших своих архиереев, трудно сказать, что он имел в виду. При такой постановке вопроса могли быть поставлены под сомнение вообще все выборы епископов в 1917 г., в первую очередь в Москве, где история удаления митрополита Макария из-за упорства последнего получила наиболее скандальный характер.

Двадцать первого марта на заседании Собора при «закрытых дверях» обсуждался вопрос о «большевизме в церкви». Была создана специальная комиссия. Но среди архиереев не нашлось желающих добровольно в нее войти. По мнению митрополита Сергия, комиссию должны были образовать люди, «стоящие совершенно в стороне от настоящего дела и лично в нем незаинтересованные», поэтому не могут войти в ее состав члены бывшего Синода или «занимающие епархии, где произошло что-либо неблагополучное». Отказался возглавить комиссию епископ Андроник, один из немногих архиереев, благодаря своей бескомпромиссной позиции после Февральской революции имевший на это моральное право. Отказались и митрополиты Кирилл (Смирнов) и Платон (Рождественский), хотя последний в конце концов был вынужден ее возглавить.

Комиссия должна