Читать книгу "Истоки первой мировой войны - Джеймс Джолл"

Британское правительство и министерство иностранных дел не видели, где находится главная опасность для британской империи, и это показывает, как часто британское правительство думало о европейской политике с точки зрения интересов империи.

Причины, приведшие правительства к решению вступить в войну 1914 г., были не непосредственно империалистические и кризис, в котором они оказались, — был кризисом Европы. Но политика империализма наложила свой отпечаток на образ мыслей, при помощи которого принимались решения. Для России соблазн овладения Константинополем и проливами был главным побуждением в балканской политике. Неопределенные стремления Германии к мировому господству добавились к решению строить флот, что Британией рассматривалось как вызов. Англия, которая, как заметил германский посол в Лондоне: «Имела самые лучшие колонии и ей нужно воевать с нами, чтобы добывать их еще»[322], тем не менее считала, что британская империя есть нечто, что необходимо сохранить любой ценой. Франция к желанию получить контроль над Марокко добавила свое неприятие Германии в Европе. Германия, умышленно провоцируя кризис в Агадире, занималась подстрекательством национального возмущения в обеих странах, что ускорило гонку вооружений и способствовало росту международного напряжения в 1912–1914 гг. — напряжения, рост которого сыграл роль в крушении Оттоманской империи от удара итальянского империализма и балканского национализма, которые также сыграли свою роль.

Империалистическое мышление всегда признавало войну и вооруженную борьбу неотъемлемой частью империалистической экспансии, хотя фактически империалистические войны до этих пор в большинстве случаев были ограничены целью. К 1914 г. произошло усиление кризиса из-за германских претензий, французских обид, российского экспансионизма, британской озабоченности и австрийских страхов, которые привели к решению, что война неизбежна, если надо сохранить жизненные интересы нации. Было бы невозможно принять такое решение, если бы в Европе не преобладало настроение, которое готово было принять и даже приветствовать войну. И в создании такого настроения сыграло большую роль красноречие, больше, чем сама империалистическая реальность.

Настроение 1914 года

Любое правительство, даже диктаторское, хочет быть уверенным в общественной поддержке перед началом войны. По этой причине, как мы видели, каждое правительство, которое объявило войну в 1914 г., старалось так преподнести свое решение, чтобы быть поддержанным большинством населения. Французы защищали землю Франции от нового вторжения Германии, германцы защищали землю от орд казаков и т. д. Но настроение, с которым народы Европы приняли и в некоторых случаях даже приветствовали идею войны и временно забыли о своих социальных и политических разногласиях, не было результатом того, что их правительства оправдывали свои политические решения. Оно основывалось на соединении национальных традиций и отношений, которые формировали взгляды о природе государства и его власти, усиливалось учебными программами в школах за последнее десятилетие и особенностью языка, на котором политики и журналисты обсуждали международные отношения. Анализировать комплекс убеждений, позиций и аккумулированного интеллекта нации — очень трудно. Создать нечто, что можно было бы назвать «настроением» Европы в 1914 г., вероятно, невозможно. Мы не в состоянии детально изучить мнение большинства людей, даже там, где существуют материалы по этой теме и они доступны. Работа Жан-Жака Беккера 1914 г. — «Великая война и французский народ»[323]. в которой немало говорится об настроении французского народа в момент мобилизации, также убеждает нас в том, что методы сбора информации и сам процесс сбора достаточно ограниченны.

Тем не менее свидетельства, имеющиеся у нас, изучение отношения народов й правительств, доказывают, что во всех участвовавших странах были свои факторы, которые помогали создавать настроение, сделавшее войну возможной. Хотя, по крайней мере с 1905 г., как мы видим, Европу потрясла серия международных кризисов, которые вызвали разговоры о войне, и хотя некоторые писатели и большинство генералов и адмиралов считали, что международный конфликт неизбежен, кризис июля 1914 г. стал неожиданностью для многих людей. В самом деле международные обозреватели считали, что ситуация в начале 1914 г. была более обнадеживающая, чем в течение нескольких предыдущих лет: последствия Балканских войн обошлись без конфликта между великими державами: «дело Заберни», после которого можно было ожидать усиления напряженности между Францией и Германией, во Франции было воспринято довольно прохладно; хотя разногласия по флоту между Англией и Германией все еще порождали риторические фразы с обеих сторон, появились некоторые признаки того, что скорость строительства флота может быть снижена, и два государства дружелюбно вели переговоры о португальских колониях и о Багдадской железной дороге. Правда, в марте произошел взрыв обоюдных нападок в прессе Германии и России, в то время как стало известно о пошатнувшемся здоровье престарелого императора Франца Иосифа. Но казалось, что летом 1914 г. ничто не предвещало международного кризиса. Министерства иностранных дел Европы были заняты рутинной работой, как написал в мае постоянный подсекретарь британского министерства иностранных дел послу в Берлине: «Из печати вы увидите, что в Европе мало что интересного происходит, и если бы не волнения в Мексике, мы бы здесь находились в относительном покое»[324].

Фактически и Британия и Франция гораздо больше внимания уделяли внутриполитической ситуации, чем внешней политике. Когда 3 июля «Таймс» озаглавила свою передовую «Усилия ради установления мира» и заявила, что «общество в Англии и Шотландии не отдает себе отчета, как близко оно стоит перед несчастьем», — это говорилось о кризисе в Ольстере, и положение в Ольстере более всего занимало британских политиков вплоть до 24 июля, как позже вспоминал Уинстон Черчилль: «…после того как кабинет тащился по грязным окольным дорогам Фермана и Тирон, они услышали тихий замогильный голос сэра Эдварда Грея… читающего документ, который ему только что принесли из министерства иностранных дел. Это была австрийская нота Сербии»[325]. Во Франции выборы и борьба за установление налога на доход были отодвинуты на задний план сенсационным делом мадам Калло, жены министра финансов и лидера радикальной партии, которая 16 марта убила редактора газеты «Фигаро» и чье судебное разбирательство началось 20 июля. Даже в разгар кризиса 29 июля сообщения о судебном разбирательстве занимали 30 процентов колонок в «Пети Паризьен» и 45 процентов в «Темпе», при 15 процентах и 19 процентах, освещавших международную обстановку[326]. Хотя германцы не были задеты кризисом так остро и смертельно, как в Ольстере, или как французы были заняты скандалом мадам Калло, для многих из них в первой половине 1914 г. спад экономики и рост напряжения между социал-демократами и консерваторами внутри страны представляли больший интерес, чем международные проблемы. Убийство эрцгерцога Франца Фердинанда во времена, когда покушения на королевских особ были делом необычным, не вызвало достаточно серьезных предчувствий. Германский профсоюзный лидер Карл Легин был одним из немногих, кто предупреждал, что «австрийские поджигатели войны»