Читать книгу "Неслучайные встречи. Анастасия Цветаева, Набоковы, французские вечера - Юрий Ильич Гурфинкель"

в путешествие. Швейцария раскрывалась перед нами во всей своей разнообразной красоте. Проехали более ста километров вдоль зеленых долин предгорий, небольших городков и отдельно стоящих домов, основательно срубленных из толстых стволов, под черепичными крышами, с обязательной ярко-красной геранью на подоконниках и оказались, наконец, у подножья огромной пирамидальной горы с заснеженной вершиной и говорящим названием Les Diablerets (дьявольской). Здесь оказалось много людей, экипированных по-зимнему, с горными лыжами и санками. Все они топтались возле касс и подъемника, дожидаясь своей очереди.

Колеса в два человеческих роста в диаметре, как колеса судьбы, крутились, натягивали тросы с прикрепленными к ним стеклянными кабинками. Озираясь, как во сне, мы вошли внутрь по слегка покачивающемуся полу, осязая зыбкость нашего положения. Дверь со стуком закрылась, и мы поплыли над верхушками деревьев.

Ощущение – будто висишь над пропастью, и в случае чего никакого спасения не будет в этой хрупкой шкатулке. И ответные приветствия, посылаемые возвращающимися в таких же кабинках, так же болтающихся над бездной, только усиливали этот затаившийся страх.

На одной из промежуточных площадок мы вышли из кабинки и оказались в кафе, где нас дожидался горячий капучино со взбитой пенкой. А рядом – можно дотянуться рукой – крутилось такое же огромное, блестящее смазкой колесо, на него продолжали неустанно накручиваться гудящие от напряжения тросы.

…И опять мы лезем в пришвартовавшуюся уже привычную кабинку и поднимаемся еще выше, еще на 300 метров, а оттуда уже без бинокля можно различить отдельные человеческие фигурки размером с муравьиные на фоне слепяще-ярких на солнце скоростных лыжных трасс.

Скулы гор сплошь в снегу, наш зеленый обитаемый мир людей и бабочек остался где-то там, далеко внизу. А Дани, разложив на коленях карту, блестя глазами, сообщил:

– Отсюда, по ту сторону горы, если верить карте, примерно сорок–пятьдесят километров до Монтрё.

Именно тогда мне пришло в голову, что где-то там, на зеленеющих склонах, в шортах с сачком в руках выходил на охоту Набоков. После Вера Евсеевна Набокова подтвердила, что, действительно, именно там он и прогуливался в поисках бабочек. И там же сорвался со скалы.

– Кстати, чуть не забыл, – Дани проехал ладонью по лбу. – Доминик Петипьер передает вам привет, вчера он дозвонился в Монтрё Дмитрию, завтра к двум часам дня мы можем приехать. Они нас будут ждать.

В этот момент наша кабинка, плывущая над бездной, на мгновение остановилась. Трос дрогнул, как мне показалось, от сильных ударов моего сердца. Но через несколько секунд тросы вновь заскрипели, вся машинерия пришла в движение, и наша кабинка продолжила свой путь к заснеженной пирамиде дьявольской горы.

10

В одном из своих интервью Владимир Набоков говорил, что писателя нужно оценивать с трех точек зрения: как рассказчика, учителя и как волшебника. Крупный писатель, по его мнению, совмещает все эти качества.

Каким он был в жизни? Обладал ли он сам такими свойствами?

Нередко можно услышать про высокомерие Набокова. Был ли он высокомерен на самом деле?

Вот одна из сцен с живым Набоковым.

В горах штата Юты. Тяжело груженная углем машина, задыхающаяся, как астматик, стоит с разинутым капотом. Время от времени ей дают передышку, чтобы охладить двигатель. Шофер – студент Джон Дауни, подрабатывающий на летних каникулах, неожиданно увидел спускающегося с горы человека в шортах с сачком в руке. Он поприветствовал его и спросил, каких насекомых он ловит в этих местах. Человек с сачком только пристально глянул на незнакомца и молча продолжал свой путь. Джон крикнул ему: «Я тоже коллекционер! Собираю бабочек». В ответ прохожий только приподнял бровь. Как раз в этот момент над дорогой пролетела красивая бабочка с ярким окрасом крыльев. «Что это?» – спросил он вдруг строгим голосом. Студент-биолог и шофер по совместительству от неожиданности замешкался и назвал бабочку неправильно. Пролетела еще одна, такая же. И еще одна. Тут уж он напряг изо всех сил память, чтобы не ошибиться в названии. К его удивлению, странный человек с сачком, услышав правильный ответ, остановился, подал руку и представился: «Владимир Набоков».

Эта история с бабочками и шофером-биологом имела неожиданное продолжение.

Брайан Бойд, биограф и исследователь творчества Набокова, в своей великолепной книге «По следам Набокова» рассказывает, что в 40-х годах писатель, завершив свою монографию об открытой им разновидности бабочек-голубянок, подарил черновики своей работы этому самому Дауни, с которым судьба свела его на горной тропе. Это помогло молодому человеку определиться со своей специальностью. А его последователи в память о Набокове давали вновь открытым разновидностям голубянок имена набоковских литературных персонажей: Гумберт, Лолита, Лужин, Пнин, Ада… Легко представить бабочку «Лолита», перепархивающую с цветка на цветок. А бабочки Пнин, Лужин? Это уже, скорее, какие-то жуки с бронзовыми доспехами. Гумберт – и вовсе слепень, выкусывающий мгновенно лунки в коже…

Волшебство и Набоков. Это проглядывает даже в его «Письмах к Вере»[21], хотя в большинстве своем их эпистолярный стиль иной и временами однообразен из-за повторяющегося из письма в письмо потока нежных слов и заверений – где был, что ел, с кем встречался, – никакой магии. Но ведь письма и не предназначалось для посторонних глаз. Они замечательны своими живыми зарисовками.

Тут и портреты русской эмиграции в Париже и в Берлине. Бунин и Алданов, Ходасевич и Берберова, и многие, многие другие, и, конечно, Фондаминский, организовывавший литературные вечера, материально поддерживавшие молодого автора.

…Ильюша, Илья, Фонд, Фондик – все эти ласковые уменьшительные относятся к нему, к Фондаминскому. А еще Набоков называл его ангелом, который помог ему и Вере с их сыном выбраться из Германии, охваченной нацистским кошмаром. Ему он доверил часть своего архива, отправляясь в эмиграцию. Но Фондаминский, испытывая судьбу, остался в Париже и погиб в Освенциме, в газовой камере, а набоковский архив исчез бесследно.

Читая письма, вместе с автором радуешься его успеху у парижской литературной публики.

Весь город говорит о моем вечере… Доходит до меня даже эпитет, начинающийся на г, дальше е, потом н, так что раздуваюсь, как раздувался молодой Достоевский… Замятин не собрал и четверти количества людей, бывших на моем вечере <…>. Вообще, старожилы не помнят… Мне стыдно обо всем этом писать, но я хочу, чтобы ты была в курсе, —

сообщает он жене в своем письме из Парижа в Берлин от 18 ноября 1932 года.

Словом, письма его надо читать, чтобы ощутить русскую эмигрантскую среду того времени и, конечно, очутиться рядом с живым Набоковым. И все же каким предельно чистым кажется звук его окончательных текстов с их необычными сближениями, неожиданными