Читать книгу "Капкан супружеской свободы - Олег Рой"

— Знаешь, очень трудно всю жизнь прожить с клеймом предательницы. Очень-очень.

— Ты никого не предавала, — сказал он не совсем уверенным тоном.

— Отчего же? — спокойно возразила она. — Сначала своих родителей. Потом свою дочь. Потом… да мало ли предательств мы совершаем в жизни? Просто в моей судьбе их удельный вес оказался слишком высок и слишком заметен. Для меня самой. Для других.

Он молчал, не зная, каких слов ждет от него эта женщина. А она не ждала ничего. Просто отвернулась к окну, рассвет в котором стал совсем ярким, и отвела рукой уже кем-то приоткрытую створку.

— Смотри, — сказала она, — это новое начало. Каждый день дает тебе шанс, пока ты еще жив. Не забывай об этом.

Он знал, что спит, но знал и другое: все, что она говорит, — правда. И, твердо решив просыпаться и жить дальше, он кивнул женщине, фигура которой становилась почти неразличимой на фоне рассвета.

Глава одиннадцатая. Предательство

Утром он поймал себя на том, что напевает за бритьем. Впервые с тех пор, как… Нет, не надо об этом. И, тряхнув головой, отгоняя воспоминания, которые не позволили бы ему прожить этот начинающийся день нормальным человеком, Алексей быстро покончил со сборами и завтраком и вышел из дома.

Спокойно и осторожно ведя машину, дожидавшуюся его в гараже, — странно утраченный навык! — он методично и аккуратно выполнил все дела, намеченные с вечера. Побывал в банке и вышел оттуда не то чтобы довольным, но, во всяком случае, успокоенным. Заехал в хирургию к Сашке Панкратову и обсудил с ним то, что требовало дружеского совета. Встретился со знакомым чиновником из Министерства культуры и задал ему необходимые вопросы, чтобы приехать в театр подготовленным ко всем возможным неожиданностям; ответы не слишком удовлетворили его, но Соколовский всегда, во всех обстоятельствах, предпочитал смотреть правде в глаза, и, кажется, это драгоценное качество начало возвращаться к нему вместе с утраченным было душевным равновесием.

Обедая в маленьком ресторанчике на Юго-Западе, откуда уже рукой подать до театра, он долго и тщательно выбирал блюда, вкус которых на самом деле был ему глубоко безразличен, нарочито придирчиво пригублял холодное белое вино, долго не отпуская официанта и почти не ощущая букета напитка, медленно смаковал еду и сидел потом в ожидании счета, никого не торопя и выкуривая одну сигарету за другой. Он тянул время, сам не осознавая этого, и набирался сил перед тем, как увидеть еще одно пепелище в своей жизни. Наконец, когда тянуть уже было просто нельзя, он резко поднялся, оставил деньги на столе и вышел вон. Чуть-чуть задержавшись у стеклянной двери на улицу, он глянул в огромное зеркало в безвкусной золоченой раме, красовавшееся рядом с бездействующим гардеробом ресторанчика, и сам себе сказал: «Ну что ж, пожалуй, ничего. За режиссера еще сойдешь. Пока…»

Была суббота, третий час дня — самое время для репетиции. И, входя в свой маленький любимый театрик, Алексей был уверен: в зале наверняка сейчас раздается голос Володи Демичева, дающего последние указания перед вечерним спектаклем, на сцене замирают слушающие его актеры, и кто-нибудь непременно кричит: «Свет! Свет уберите!..» — а другой, не занятый в этом эпизоде, пробирается между рядами кресел со стаканчиком горячего кофе в руках.

В фойе было прохладно и сумрачно, на стенах висели старые театральные афиши Соколовского, фотографии сцен из его спектаклей и чудесные офорты, выполненные одним из прежних его актеров, попавшим однажды в аварию и навсегда прикованным теперь к постели. И, вдыхая привычный и радостный запах кулис, декораций и театрального грима, Алексей вдруг подумал: «Я дома, черт бы меня побрал! Все-таки дома!..»

Он вошел в зрительный зал, не привлекая ничьего внимания, и осторожно уселся в заднем ряду. Пригляделся и сообразил наконец: на сцене слишком много народу, почти вся труппа. Похоже на финальный эпизод какого-нибудь спектакля, но какого? Соколовский не узнавал ни пьесы, ни выгородки, ни реплик актеров, которые раздавались в зале. И только когда Демичев ловко запрыгнул на сцену и рявкнул на незнакомого Алексею юношу, видимо, новичка в труппе: «Ты что, не понял, что я тебе объяснял сию минуту?! Ты должен узнать ее по наитию, по откровению свыше, по одному только прикосновению!..» — вот только тогда Алексей сообразил, что речь, скорее всего, идет о той самой пьесе, текст которой он перечитывал вчера.

Значит, они все-таки поставили? Без него, и даже отчасти вопреки его прямому запрету? Ну что ж. Вероятно, именно этого и стоило ожидать.

Главную роль, разумеется, играла Лида. Он смотрел на нее, пытаясь отыскать в душе хоть какие-то чувства к этой великолепной, холеной женщине — остатки нежности, что ли, ревность, разочарование, мужской интерес или хотя бы неприязнь и обиду, — но ничего не находил. Это была просто актриса, и он холодным взглядом оценивал сейчас ее движение по сцене. Актриса, только и всего.

— Ты должен положить руку ей на бедро — вот так, понимаешь? — продолжал показывать тем временем Демичев, — и по одному этому прикосновению почувствовать в ней нечто родное, близкое. Она твоя сестра, родная кровь, и эта кровь должна ударить тебе в лицо, в сознание, в сердце!

Алексей усмехнулся, заметив, с каким удовольствием, с каким собственническим инстинктом Демичев прикоснулся к бедру Лиды, показывая это движение актеру, и как почти неуловимым движением она ответно прижалась к его руке. То, что Володя стал его заместителем не только по театральным делам, было бесспорно видно. И этого, наверное, тоже надо было ожидать. Ведь теперь именно Демичев распределял роли, командовал труппой и решал, кто будет давать очередное интервью от имени театра. Но это еще не все. Главное, пожалуй, оказалось в том, что при Володе Демичеве Лида становилась не только исполнительницей режиссерской воли, но и диктатором на сцене, главной и единственной примой, признанной фавориткой. Слушая, как громко и веско она объясняет партнерам, что и как они должны делать, Алексей невольно уловил и напряжение, разлитое в воздухе, и недовольство, сгустившееся над актерами, как густой смог, и нотки неповиновения в отрывистых ответах ребят, — при нем такое вряд ли было возможно. «Впрочем, может быть, я просто утешаю сам себя», — подумал развенчанный, изгнанный из своего королевства режиссер и вздохнул.

Какая-то женщина, сидевшая в нескольких рядах перед ним, наклонилась к соседу и довольно громко прошептала:

— Они же оба абсолютно бездарны. Я просто не понимаю, как мы будем все это играть. Мы провалимся с треском, вот увидишь!

По характерным жестам Соколовский узнал Елену Ларину. Злопыхательство было в ее репертуаре, но на сей раз, возможно, актриса была права на все сто. Нет, не в том права, что Лида и Володя бездарны, — это как раз не так, просто сейчас они взялись не за свое дело и, рискуя по-крупному, вероятно, могут оказаться на грани провала.

Что ж, пора было открыть свое инкогнито. И Алексей Соколовский поднялся и, вскинув ладони вверх, двинулся к сцене, нарушая вмиг образовавшуюся в зале тишину оглушительно громкими, медленными своими хлопками.