Читать книгу "Кто-то другой - Тонино Бенаквиста"

«Твой лифчик застегивался спереди. Ты уже тогда знала, что парни совершенно безрукие. А как ты произносила „уупппс…“, когда мои руки лезли в тогда еще запретные дебри».

— Мы так и живем в пригороде. Так лучше для детей.

«Я обожал смотреть, как ты сдуваешь челку со лба, а ты ненавидела, что она все время лезет в глаза. Ты позволяла мне смотреть, как ты моешься, я вытирал тебя, тебя всю целиком можно было завернуть в полотенце».

— И больше мы не виделись.

«Все обрушилось однажды утром, и у нашей драмы было имя — микоз. В наших словах было больше повседневности, чем любви. Мы не любили друг друга, мы обожали».

— Мы живем далеко отсюда, потом еще надо няню отвозить. Скажите, я давно хотела спросить, жена Тьери здесь?

Аньес хотела знать, на кого похожа подруга ее детского увлечения. Поль испытал то же чувство, когда увидел рядом с ней высокого мужчину.

— Она должна прийти, но пока я ее не видел.

— Ну что ж… В общем, спасибо, месье… Извините, забыла ваше имя?

— Вермерен.

Ее муж поставил стаканы, нашел ключи от машины, узнал у Брижит самый короткий путь до южного пригорода. Аньес снова сжала руку Поля, и он почувствовал, как она погладила его по ладони. Она посмотрела ему прямо в глаза, и ему передалось ее смущение.

— Идем, дорогая?

«Прощай, малышка».

Снова появилась Брижит, держа в руках поднос с бутербродиками.

— Хотите, я познакомлю вас кое с кем? — как всегда внимательная, спросила она.

Она даже не догадывалась, что с каждым из присутствующих его связывает пусть короткая, но история.

Натали Коэн, случайная партнерша по теннису. Техника у нее была значительно лучше, чем у Тьери, что в общем компенсировало силу удара. Надин и месье Коэн понаблюдали за ними немного, а потом отправились пить кока-колу, пока Натали гоняла его по корту, как ни одна женщина.

Дантист Мишель Боннеме пришел с Эвелин. Блен никогда ему не платил, а отдаривался рамами, никто не знал, на какой стадии их расчеты, их это забавляло и упрощало писанину. Полю захотелось, совсем как Брижит, поблагодарить их всех, одного за другим, за то что они пришли. Были ли они мозаикой Блена, его человеческими взаимосвязями? Могли бы они все вместе написать историю их дорогого без вести пропавшего? Разошедшаяся мадам Комб, кажется, готова была написать целую главу.

— Я его обожала, но вы себе не представляете, до чего же он бывал наивен! Иногда это выходило за рамки приличий.

Поль подсказал ей напрашивающийся было каламбур, но она не уловила.

— Я вам расскажу одну историю… Ох, сейчас, как подумаю об этом… Вы, может, помните, у меня тогда начался отит — он с тех пор не кончается, — но я придумала себе компенсацию. Теперь-то можно в этом признаться! Я тогда всем рассказывала, что наполовину глуха, и почти все мне верили, это позволяло мне слышать только то, что меня устраивало. Ну вот, представьте себе, однажды захожу в его мастерскую, чтобы забрать раму. Вот это была шутка! Он объявляет мне цену — шестьсот франков, я невозмутимо протягиваю ему двести, громко благодарю и ухожу. Как же я веселилась! Надо было видеть, как он бежал за мной по улице и орал «Шестьсот!» прямо в ухо.

Присутствующие смущенно заулыбались, раздались вежливые смешки. Поль помнил эту историю — накануне он смотрел фильм, где главный герой — багетчик, которому не платит никто, даже старушенция, притворяющаяся глухой и с широкой улыбкой благодарности дающая ему ровно половину того, что должна. Мадам Комб тоже видела этот фильм и почерпнула оттуда вдохновение. Все происходило именно так, как она только что рассказала, за исключением того, что Блен не бежал за ней по улице, но ограничился тем, что — как и герой фильма — дал ей уйти, пробормотав себе под нос: «Ну вы и хитрюга, мадам Комб». Он потерял четыреста франков, но зато целую минуту он ощущал себя героем фильма — цена не слишком высокая. Если бы Блена похоронили, то мадам Комб озаботилась бы сбором денег на венок. «От всех друзей по кварталу».

Одна история потянула за собой другую, довольно быстро Поль почувствовал, что не успевает услышать все.

— Я вот тоже помню, как однажды…

— А вот еще, послушайте…

Не в состоянии уловить их все, он потерял, наверное, три четверти — это было ужасно!

— Вот ведь хитрец…

— Что-то его мучило, это ж было очевидно…

«По одному, черт вас дери! Дайте мне воспользоваться такой возможностью, я имею на это полное право!»

— Ну а я лучше помню его мастерскую, чем его самого, — заявила продавщица из книжной лавки. — К багетчику не заходят так запросто, как, например, к мяснику. Но я иногда заходила туда просто так, поболтаться, выпить чаю, послушать эту странную тишину, нарушаемую лишь рашпилем, почувствовать запах лака. Летом там было прохладнее. Время там текло совсем по-другому, чем везде. И он сам двигался медленно, пока он работал, я сидела молча, и нас это не смущало. Это было словно безмятежные отступления, а когда я выходила оттуда, то сразу окуналась в сутолоку парижских улиц.

— Ему нравилось подбадривать тех, кто чего-то хочет. Ты всегда хотел съездить в Непал, так давай, вперед! Ты хочешь стать независимым, так что же тебе мешает? Ты хочешь сбросить десять килограммов, это зависит только от тебя! Он считал, что нужно только принять решение. И был прав. Стоило только позвонить ему, и ты готов действовать.

Полю хотелось бы всем им верить, но он пытался урезонить себя: эти люди хотят сказать только хорошее о без вести пропавшем, в этом, собственно, и цель встречи. В Блене не было ничего особенного, о любом другом говорили бы примерно то же самое. И тут один голос перекрыл всех:

— В нем странно сочетались чувствительность и некоторое отстранение от происходящего.

Человек был болтлив, и в его баритоне эхом отдавалась его харизма. Невысокий, крепко сбитый, пустой взгляд, лицо, состоящее из одних морщин, — этот неизвестный заинтересовал Поля с самого начала вечера.

— Он был требователен к себе, и это позволяло ему быть требовательным к другим.

Поль видел этого человека впервые в жизни.

— Слово «этика», настолько опошленное сегодня, что все уже и забыли, что оно значит, для него имело смысл. И слово «честь» тоже.

«Может, кто-нибудь наконец спросит его, что он здесь забыл, черт возьми?»

— Теперь, когда его нет с нами, я могу признаться, что однажды он сказал мне: «Знаешь, Рене, я испытываю тоску по Богу. Жизнь была бы гораздо проще, если бы я был религиозен, я бы задавал меньше вопросов».

«И долго он будет так разглагольствовать? Это самозванец! Он никогда в жизни не видел Блена!»

— Однажды, совершенно случайно, я видел, как он предавался размышлениям на Монмартрском кладбище, на могиле Стендаля.

«Сумасшедший! Караул! Убивают! Брижит, выставите его за дверь! Наверное, он каждый день так развлекается, это его хобби, профессия, извращение, что-то в этом роде. Он читает объявления о смерти в газетах и приходит исполнять свой номер! Он приходит не для того, чтобы выпить, а просто станцевать на костях!»