Читать книгу "Истоки первой мировой войны - Джеймс Джолл"

британской нации управлять и превосходство британской нации над другими. Британские школьники воспитывались на сказках о героических военных действиях против первобытных людей — «вероломных туземцев», — или людей низших рас[284]. Жестокость и кровопролитие колониальных войн были забыты, оказаны почести бравым солдатам и колониальным офицерам, которые вершили безраздельное правосудие над многочисленным населением в отдаленных провинциях, неся «бремя белого человека», как сказал Редьярд Киплинг, писатель, отразивший наиболее точно мифы и реальности империалистической державы. Но чувство превосходства Британии, которое помогало укреплять империю и поддерживалось во многих поколениях, в начале двадцатого века сопровождалось разочарованием, что Британия теряет военные и административные качества, от которых зависело ее процветание. Чемберлен проповедовал, что империя могла стать экономически самообеспечепиой, но в то же время другие призывали к более эффективному управлению, порой склоняясь к необходимости расовой полиции для привития имперских черт британской нации. Нация, говорил Пирсон, которая пересела из кресла студента-математика Лондонского университета в евгеническое кресло, специально для нее сделанное, должна быть «организованная… держаться на высоком уровне в конкурентной борьбе, главным образом в войне с низшими нациями, и в борьбе с равными нациями за торговые пути и за источники сырья и продовольствия»[285]. В то время как некоторые слои британского общества настаивали на повышении эффективности, более тесных связях в Европе и усиленной подготовке к войне, большинство населения воспринимало империю такой, какая она есть, безоговорочно. Как утверждала новейшая из популярных ежедневных газет «Дейли экспресс», которая преуспела в углублении предубеждений своих массовых читателей: «Наша политика патриотична, наша политика во благо британской империи»[286].

Британская империя вошла в сознание и фольклор всех слоев британского народа, простых и искушенных, и представление о ней было зачастую противоречивым. С одной стороны, она выглядела как сообщество свободных народов, где белые колонии посылали молодежь на помощь своей Родине в ее трудный час, на войну в Южную Африку. Но были и такие страны, как Индия, народам которых Британия отдала правление. Если кому-то захочется восстановить картину империи, какой ее видели простые британцы, тому необходимо подумать о всей совокупности частично совпадающих и накладывающихся представлений. На так называемом языке дарвинизма об империи можно сказать, как об элементе вечной борьбы за существование, но и на гуманитарных основаниях она также может быть оправдана. Все империалистические державы должны бы принять с большей или меньшей степенью искренности положение бельгийского католического философа и архиепископа: «С точки зрения провидения колонизация кажется коллективным актом милосердия, которое в данный момент высшая нация должна оказывать обделенной нации и которое как обязательство должно исходить от более культурной нации»[287]. Насколько глубоко симпатия к империи проникла в рабочий класс Британии — чего нельзя сказать о Франции, — до сих пор является предметом споров. Изучение общественного мнения о войне в Южной Африке[288] выявило в некоторых слоях городского рабочего класса безразличие к империи и к войне, и, как написал один обозреватель, упоминание о британской империи «вызывает смех, и ни один чистосердечный человек не подумал бы, что над этим можно так смеяться»[289]. Тем не менее Королевская выставка флота в Лондоне в 1891 г. привлекла внимание около 2,5 миллионов человек, и набор на службу во флот после этого соответственно возрос[290], а Выставка британской империи в Уэмбли в 1924 г. (впервые предполагалось ее проведение в 1913 г., но было отложено из-за войны) вылилась в демонстрацию мощи имперских ресурсов после тяжелого испытания войной. Ее посетили около 18 миллионов человек[291]. Оценивать общественное мнение в прошедшие времена очень трудно, но вспышки народной поддержки во время войны в Южной Африке и тот факт, что в 1914 г. противники войны были в меньшинстве, говорит о том, что хотя правительство и пресса во многом способствовали формированию общественного мнения, идея империи и необходимость защиты ее была широко распространена во всех классах. И критика того времени была направлена более на методы, чем на факт колониального правления.

Теория британской империи как главного элемента жизни Британии и ее процветания и главного предмета британского патриотизма и веры, что сохранение этого было вопросом жизни и смерти, была причиной широко распространившегося страха перед тем, что Германия собирается предъявить претензии на мировое господство. Для Британии в 1914 г. угроза, которая исходила от Германии, была не только угрозой какой-либо отдельной колонии. Германский флот становился — опасным для британских стратегических линий связи и ее всемирной торговли. Завоевание и охрана путей в Индию было самым главным во внешней политике Британии девятнадцатого века, и было главным в расчетах Британии. Только теперь угроза исходила от Германии, а не от России. Сохранение «свободы на морях» для британской торговли и британского импорта продовольствия и сохранение морских связей с империей были главной задачей британского империализма и государственных деятелей в 1914 г., более главной, чем приобретение новых колоний или даже защита существующих колоний. (Расширение империи стало возможным только после начала войны, благодаря завоеванию германских колоний в Африке и особенно в связи с планами разделения Оттоманской империи. В этих обсуждениях главным противником Британии была Франция, а не Германия.) Вызов Германии имперскому положению Британии был важнее, чем территориальные претензии.

Кайзер и его советники никогда не формулировали своих целей по осуществлению политики мирового господства. Идеей Тирпица было, как мы уже видели, сделать германский флот настолько сильным, чтобы Британия не начала войну и уступила намерениям Германии, но каковы эти намерения, никогда не было четкого представления. Было много прений о необходимости для Германии занять «место под солнцем», а также ощущение того, что германский флот был главным признаком мощи Германии. Если даже одной из причин создания большого германского флота было желание части германских правителей добиться национального единства и обеспечить средства усиления социального контроля, многие интеллигенты и публицисты видели в германских империалистических претензиях идеалистическую задачу, которая превосходила силу, политики. Германия должна освободить мир от груза британской морской гегемонии, а меньшие нации примкнут к Германии по своему желанию, как к носителю нового и более свободного· международного порядка[292]. Политика мирового господства, или империализм, в этом ее самое главное значение — и одна из причин, почему она могла служить объединяющей силой для различных слоев германского общества — явила новую цель и новую миссию германского государства. Очень удачно это резюмировано в двух замечаниях Макса Вебера. Он сказал в 1893 г.:

«Страшное проклятие быть потомком, который тянет нацию со дна наверх. Мы не можем вызвать энергию наивного энтузиазма, которой обладало предшествующее поколение, потому что перед нами стоят другие задачи. Мы