Читать книгу ""Я" значит "ястреб" - Хелен Макдональд"

Моя работа закончилась. Пора было переезжать. Я и так испытывала эмоциональный стресс, но мысль о переезде довела мое нервное расстройство до невероятных масштабов. Новый дом в пригороде совсем не походил на мой прежний городской дом: он был огромный и современный, с большой гостиной, в которой могла спать Мэйбл, и с лужайками, где она могла греться на солнышке. Я забила морозильник ястребиным кормом и коробками с замороженной пиццей. Затащила пластиковые мешки со своей одеждой наверх и свалила их в кучу у двери в спальню. Снова пошел дождь, мелкий и противный, и первый день я провела, развалившись на диване с блокнотом на коленях. Я никак не могла написать речь, посвященную памяти отца. «У меня пять минут, – тупо повторяла я про себя. – Пять минут, чтобы рассказать про папину жизнь».

В доме было полно игрушек: буквари и пазлы, плюшевые зверюшки в коробках, нарисованные фломастером картинки и другие, блестящие, прикрепленные кнопками к стенам кухни. Это был дом, где жила семья, но сейчас семья уехала. Пустота, которую я ощущала, жила во мне самой, но в своем безумии я решила, что дом меня не принимает, что он скучает по отсутствующей семье и оплакивает утрату. Я все больше оставалась с Мэйбл на улице, мне все труднее было возвращаться домой, потому что на улице дом не нужен. На улице я вообще забывала, что я человек. Все, что видел ястреб, казалось грубым и настоящим, нарисованным в мельчайших деталях, а остальное скатывалось в небытие. Окрестный пейзаж обретал в моем сознании смыслы, которые довлели над всем остальным – как свет, как подарок. Это состояние невозможно передать словами: так предчувствуешь опасность или ощущаешь, как кто-то читает вместе с тобой, заглядывая через плечо. Все стало сложнее, но, как ни странно, и проще. Ряды живой изгороди, которые когда-то были боярышником, терновником, кленами и ясенями, теперь слились в одно и лишились названий. Созданные из того же, что и я, они превратились в неодушевленных людей, не менее и не более значимых, чем ястреб, чем я, чем все остальное на холме. Иногда звонил мобильник, и я отвечала. С жутким усилием надо было вырывать себя из сияющего ореола, объявшего землю, – землю, прорезанную линиями ястребиной охотничьей стратегии. Обычно звонила мама. Она была вынуждена все повторять дважды, словно учила меня, как вернуться из этой странной онтологии живых изгородей к более привычному человеческому бытию.

– Алло! – говорила она.

Молчание.

– Алло?

На моем кулаке сидела Мэйбл, раскрыв веером хвост и опустив крылья, и смотрела сквозь меня и телефон на разные предметы, поочередно привлекавшие ее внимание. Поле – забор – дрозд-рябинник – крыло – промельк – фазан – перо на тропинке – солнце на проволоке – двенадцать лесных голубей – расстояние в полмили – тик-тик-тик и мамин голос:

– Как у тебя дела?

– Прекрасно, мама. А у тебя?

– Нормально. Ты говорила с Джеймсом?

По сравнению с постоянным трескучим перечислением у меня в голове мамин голос звучал тихо и неторопливо, так что я не могла по-настоящему разобрать ее слова. К тому же в полумиле от нас сидели двенадцать лесных голубей, и Мэйбл смотрела на них. Я тоже. Я не слышала мамину боль. И не чувствовала свою.

Сегодня мы пришли на новое место – на поле по другую сторону города, где полно кроликов. Мэйбл потребовалось меньше минуты, чтобы схватить одного, спрятавшегося глубоко в зарослях крапивы. Ястребы не приносят добычу хозяину: нужно подбежать к птице, подождать, пока она полакомится, затем посадить ее на кулак и дать в награду еще корма. Я подбежала к Мэйбл, наклонилась, раздвинула колючие стебли, взяла птицу, вцепившуюся в кролика, и перенесла их на траву. Шкурка мертвого кролика собирается складками между цепкими птичьими когтями, но, когда Мэйбл добирается до кроличьей груди, кровь начинает обильно течь из раны, и я не могу отвести глаз от жуткого, завораживающего кларета, который льется, образуя лужицу и при соприкосновении с воздухом превращаясь в желе, словно это живое существо. Но кролик и был живым существом. Мне надо сесть и подумать. Здесь кроется великая тайна. Чувствую, как что-то распирает и мою грудь, пробивает себе путь, требует ответа. Но на размышления нет времени: птицу надо посадить на перчатку, иначе она объестся и завтра не станет охотиться. Пришла пора старинной уловки сокольников: как не дать ястребу почувствовать, что его лишили охотничьего трофея. Сначала я отрезаю заднюю ногу кролика и прячу ее за спиной, затем рву траву и складываю ее в стожок. Потом протягиваю птице на перчатке кроличью ногу, а оставшегося кролика засыпаю травой. Глядя вниз, ястреб видит траву, а подняв глаза, – еду. Тогда птица запрыгивает прямо ко мне на кулак и ест.

Я засовываю остатки кролика в задний карман жилетки, и в это время раздается шум. Поначалу это низкое допплеровское рокотание. Оно замирает, потом возникает снова. Двигатели. Большие двигатели. Звук все громче. Он нарастает, превращаясь в грохот океанских волн, и из-за деревьев появляется бомбардировщик – «летающая крепость» времен Второй мировой войны. Лесные голуби в ужасе кидаются с верхушек дубов в разные стороны. Квохчут фазаны, мелькают тени, кролики удирают в норы. Меня так и тянет куда-нибудь спрятаться. Но Мэйбл кидает на это чудище один-единственный безразличный взгляд и продолжает есть. Поразительно. Почему ястреб не чувствует угрозы в этом громадном, невероятно тяжелом китообразном самолете? Прямо над нашими головами, страшно низко, пролетает бомбардировщик ВВС США, покрашенный, как в военные время, в темно-зеленый цвет, и, когда он делает разворот в золотистом от солнца воздухе, я замечаю у него на брюхе бомбовый отсек и пулеметную турель. Размеры самолета, низкое гудение четырех двигателей компании «Пратт энд Уитни» создают ощущение, что это живое существо, какое-то животное – и я, ошеломленная, замираю. Сижу на корточках, не отрывая от него глаз и забыв свой страх. В голове возникают две строчки:

Задумайся над этим, в наше времяКак его видит ястреб иль авиатор в шлеме…

Поэт Уистен Оден написал эти строки в 1930 году, и я не вспоминала их много лет. Иметь возможность видеть то, что открывается ястребу или пилоту, значит подняться над беспорядочной повседневностью человеческой жизни свободным и сильным, и с высоты полета обозревать мир под собой. Получить выгодное преимущество там, наверху, откуда на землю может сойти смерть. Ощущение безопасности. Я представляю себе американских летчиков, управляющих таким бомбардировщиком семьдесят лет назад: как они забирались в тесную коробку, которая называлась кабиной. На них была специальная утепленная форма, но она все равно плохо грела, они вдыхали кислород через резиновые шланги, покрытые кристалликами льда, так что на большой высоте, чтобы получить достаточно кислорода, им приходилось их сгибать и разминать пальцами. Они спали на узких койках в чужой стране дождей и туманов, молча одевались и шли на утренний инструктаж, а потом бежали к своим самолетам, переводили рычаг дросселя в переднее положение, напрягали грудные мускулы, когда пропеллеры начинали вращаться, поднимались вверх сквозь облака, постоянно следя за приборами, показывающими давление и обороты двигателя, а штурманы докладывали им в градусах о направлении полета. Потом за несколько часов они успевали слетать в Германию и обратно, сбросив там свой страшный груз сквозь воздух, наполненный рвущимися снарядами. Одному из четырех не удавалось выполнить свой долг до конца. Несмотря на открывающийся сверху обзор, небо нельзя было назвать безопасным местом. Конец этих летчиков был ужасным. То, что они делали, было невообразимым кошмаром. Ведь война шла не только в воздухе.