Читать книгу "Дорога без возврата - Анджей Сапковский"

– Жизнь, поп, с Богом ли, без него ль, с надеждой или без,это дорога без конца и без начала, дорога, которая ведет по скользкому краешкугигантской жестяной воронки. Большинство людей не замечает, что ходит по кругу,бесчисленное множество раз проходя мимо одной и той же точки на скользком,узком краешке. Но есть такие, которым случается оступиться. Упасть. И тогдаконец им, они никогда уже не возвернутся на этот краешек, не продолжат своегобесконечного кругового движения. Будут скользить, опускаться вниз до тех пор,пока все не встретятся у выхода из воронки, в самом узком ее месте. Встретятся,но только на мгновение, потому что дальше, под воронкой, их ждет бездна, пучина,пропасть. И этот подмываемый волнами замок на скале как раз такое место и есть.Отверстие воронки. Тебе это понятно, поп?

– Нет. Однако полагаю, что ты и сам-то не понимаешь причинумоего непонимания.

– К черту причину, да и следствие, sicut in coelo et interris. Пей, поп.

Мы пили до поздней ночи. Капеллан перенес обильное возлияниена удивление хорошо. Со мной было хуже. Я упился, говорю вам, жутчайшимобразом. Заглушил в себе… все… Во всяком случае, так мне казалось…

* Берегись (лат.).

Сегодня море свинцовое. Сегодня море злое. Я чувствую егогнев и уважаю его. Я понимаю Бранвен, понимаю ее страх. Но причин не понимаю. Иее слов тоже.

Сегодня замок пуст и ужасающе тих. Тристана треплетлихоманка. Изольда и Бранвен – у него. Я, Моргольт из Ольстера, стою на стенезамка и гляжу на море.

Никаких признаков паруса.

Когда она вошла, я не спал. И не удивился. Все было так,словно я этого ждал. Странная встреча на побережье, поездка через дюны и поля,дурной инцидент с Беком де Корбеном и его дружками, вечер при свечах, тепло еетела, когда я обнимал ее на стенах замка, а прежде всего аура любви и смерти,заполняющая Карэ, – все это сблизило нас, связало. Я уже начал ловить себяна мысли, что мне трудно будет расстаться…

С Бр анвен.

Она не произнесла ни слова. Отстегнула брошь, скрепляющуюнакидку на плече, опустила на пол тяжелую ткань. Быстро скинула рубашку,прямую, из грубого полотна, такую, какие и по сей день носят ирландскиедевушки. Повернулась боком, освещенная красноватыми отблесками огня, ползающегопо поленьям в камине и следящего за ней пылающими зрачками углей.

Так же молча я подвинулся, уступая ей место рядом. Онамедленно легла, отвернула голову. Я накрыл ее мехом. Мы молчали. Оба. Я иБранвен. Лежали неподвижно и глядели на бегающие по потолку тени.

– Я не могла уснуть, – сказала она. – Море…

– Знаю. Я тоже слышу его.

– Я боюсь, Моргольт.

– Я рядом.

– Будь рядом…

Я обнял ее как только мог ласково, нежно. Она обхватила мнешею руками, прижалась лицом к щеке, обожгла горячим дыханием. Я прикасался кней осторожно, борясь с ликующим желанием прижать крепче, жаждой грубой, жаднойласки, так, словно касался перьев сокола, ноздрей пугливого коня. Я касался ееволос, шеи, плеч, ее полных, изумительной формы грудей с маленькими сосочками.Касался ее бедер, которые, подумать только, совсем недавно казались мне слишкомкрутыми, а оказались изумительно округлыми. Касался ее гладких ляжек, ееженственности, места, которое не называют, ибо даже в мыслях я не осмелился быу нее назвать его так, как привык. Одним из ирландских, валлийских илисаксонских слов. Потому что это было бы все равно что Стоунхендж назвать грудойкамней. Все равно что Гластонбери-Тор назвать пригорком.

Она дрожала, нетерпеливо поддавалась моим ладоням, управлялаими движениями тела. Она домогалась, требовала немым языком, бурным прерывистымдыханием. Она умоляла меня своей минутной податливостью, мягкой и теплой, чтобычерез мгновение напрячься, застыть вибрирующим бриллиантом.

– Люби меня, Моргольт, – шепнула она. – Люби меня.

Она была отважна, ненасытна, нетерпелива. Но, беззащитная ибеспомощная в моих руках, вынуждена была подчиниться моей спокойной,осторожной, сдержанной любви. Моей. Такой, какой жаждал я. Такой, какой хотелдля нее я. Потому что в той любви, которую пыталась мне навязать она, я ощущалстрах, жертвенность и самоотречение, а я не хотел, чтобы она боялась, чтобыжертвовала ради меня чем-либо, чтобы отрекалась от чего бы то ни было. Ипоставил на своем.

Во всяком случае, так мне казалось.

Я чувствовал, как замок дрожит в медленном ритме бьющихся оскалу волн.

– Бранвен…

Она прижалась ко мне, жаркая, а у ее пота был аромат мокрыхперьев.

– Моргольт… Как хорошо…

– Что, Бранвен?

– Как хорошо жить.

Мы долго молчали. А потом я задал вопрос. Тот, который недолжен был задавать:

– Бранвен… А она… А Изольда приплывет сюда из Тинтагеля?

– Не знаю.

– Не знаешь? Ты? Ее наперсница? Ты, которая… Я замолчал.

О Луг и Лир, что же я за кретин, подумал я. Что за идиотскийболван…

– Не мучайся, – сказала она. – Спроси меня об этом.

– О чем?

– О первой ночи Изольды и короля Марка.

– Ах, об этом? Представь себе, мне это неинтересно.

– Думаю, ты лжешь. Я не ответил. Она была права.

– Все было так, как говорят баллады, – сказала онатихо. – Как только погасли свечи, мы ловко поменялись с Изольдой в ложеМарка. Не знаю, было ли это и вправду так уж необходимо. Марк был настолькоочарован Златокудрой, что не стал бы ее укорять, узнав, что она уже не… Ненастолько он был мелочен. Но случилось так, как случилось. Всему виной мои угрызениясовести. За то, что произошло на корабле. Я считала, что во всем виновна я инапиток, который я им подала. Я убедила себя в своей виновности и хотеларасплатиться за нее. Только потом стало ясно, что Изольда и Тристан… быливместе еще в Ата-Клиате. Что я ни в чем не была повинна.

– Ну хорошо, Бранвен, хорошо. Детали ни к чему.

– Нет. Выслушай до конца. Выслушай то, о чем баллады молчат.Изольда приказала мне немедленно, как только я докажу ее девственность,выскользнуть из ложа и снова обменяться с нею местами. Может, бояласьразоблачения, может, просто не хотела, чтобы я слишком привыкла к королю. Ктознает? Они с Тристаном были в соседнем покое, занятые только собою. Онавысвободилась из его объятий и отправилась к корнуол-лцу, нагая, даже волос непоправила. А я осталась нагая… с Тристаном. До самого утра. Сама не знаю, как ипочему.

Я молчал.