Читать книгу "Горький апельсин - Клэр Фуллер"

– Очаровательна, просто очаровательна. – Питер и меня взял за руку и согнулся над ней в поклоне.

Потом он откупорил шампанское, и мы провозгласили массу тостов – за каждого из нас, за эти наряды, за леди с портрета Рейнольдса, за столовый сервиз, снова за нас. Кара улеглась на кушетку, опустив голову на вышитую диванную подушку и закрыв глаза. Питер вынул из ее рук кренящийся бокал и принес чашку кофе туда, где я сидела на широком подоконнике.

– Надо мне пойти наверх, – заметила я. – Чтобы вы спокойно легли спать.

– Сначала допейте свой кофе.

Он чуть подтолкнул меня и уселся рядом. Некоторое время мы оба смотрели на спящую Кару.

– Она просто прекрасна в этом платье, – произнесла я.

– А вы – в вашем.

– Ну, не знаю. Это на самом деле халат.

– Все равно он вам идет.

– Вообще, в музее так много всяких красивых вещей. Как по-вашему, это ничего, что мы их на время берем?

– Конечно ничего. Если их используют, носят, восхищаются ими, это лучше, чем если бы они просто гнили в запертой комнате.

– Думаю, мы всегда можем их вернуть после того, как закончим, – предположила я, водя пальцами по вышивке на ткани халата.

Свеча догорела и погасла. Было уже поздно.

– Вы должны и дальше его носить. Так замечательно видеть вас довольной. Вам очень идет, кто угодно согласится. А в музее еще масса всякой другой одежды, которую можно примерить. Смешные панталончики, шляпки, меха, все что угодно.

– У моей тети, сестры матери, был меховой палантин, – сообщила я, отхлебывая кофе.

– Что-то вроде большого шарфа?

Мы разговаривали шепотом, не забывая, что в нескольких футах от нас спит Кара.

– Да, из лисы, – ответила я. – Когда мне было десять лет, я раньше обычного вернулась из школы и увидела, что эта штука висит на перилах лестницы. Я как раз тянулась к ней, чтобы потрогать, и тут на верху этой самой лестницы появилась тетя. А за ней шел мой отец.

Питер поднял брови, но промолчал.

– Тетя сказала, что я могу погладить ее лисью накидку и потрогать мордочку и лапки, если ничего не скажу матери. Там была такая заостренная мордочка.

Я повернулась, чтобы сесть на подоконнике боком, подняла ноги и просунула под них края халата.

– И что же вы? – поинтересовался Питер. – Дотронулись?

– Нет. – Я наклонила чашку, делая глоток кофе. – Лучше бы я это сделала. По крайней мере, лучше бы я не говорила матери о том, что увидела. На другой день меня отправили в Дорсет к бабушке с дедушкой, у них там был дом. Уже началась война, и все думали, что Лондон вот-вот станут бомбить, помните? Я считала, что меня просто эвакуируют – как моих школьных друзей. Но через несколько месяцев за мной приехала мать и отвезла обратно в Лондон. Отец переселил нас в четыре комнаты в Доллис-Хилле, продал наше семейное гнездо и перебрался к моей тете. Я никогда больше не говорила ни с ним, ни с тетей, а моя мать так никогда толком и не оправилась от всего этого. Думаю, она всегда знала про их роман, но она очень любила свою младшую сестру. И теперь, когда я об этом думаю, мне кажется, что там еще было много всяких подробностей, в прошлом между ними троими происходило много всяких вещей, о которых я так никогда и не узнала. Так или иначе, она винила меня в том, что я вытащила это наружу, вынудила отца действовать. И мне пришлось со всем этим жить.

– Ох, Фрэнни, – произнес Питер.

Но я еще не закончила. Начав, я не могла остановиться. Он был хороший слушатель. Как и я.

– Года два назад тетя погибла в автомобильной аварии, – продолжала я. – Она завещала мне эту свою накидку. Я говорила поверенному, что она мне не нужна, но ее все равно прислали. У меня нет точного ответа, что тетя пыталась этим сказать. Может быть, она тем самым благодарила меня за то, что смогла провести двадцать семь лет с моим отцом, любовью всей ее жизни? Не знаю. Основа палантина стала хрупкой, и почти весь мех вылез. Довольно неприятное зрелище. Однажды ночью я отнесла эту штуку в дальний конец садика, который принадлежал жильцам нижней квартиры, и зарыла ее там. Некоторые вещи лучше не рассказывать. Вам не кажется?

– Лучше солгать?

– Или просто молчать. И в одиночку заглаживать вину.

– Не знаю. – Он положил ладонь мне на колено. – Возможно, есть вещи, которые человеку трудно переносить одному.

– Поделишься бедой – и легче станет? Старый трюизм? – отозвалась я.

Мы оба посмотрели в окно. Небо было темно-лиловым, еще не черным. Лунный свет отражался от стеклянной крыши оранжереи, от той крыши, на которую изнутри напирали ветви, рвавшиеся наружу. Я не могла разобрать выражение лица Питера: его лицо расплывалось перед моими глазами.

– Мне пора в постель, – заявила я, отчетливо чувствуя тяжесть его руки сквозь ткань халата.

Интересно, подумала я, отдает ли он себе отчет, что его рука – здесь? И если да, то что под этим подразумевается? Я встала.

Он тоже поднялся.

– Я вас провожу. – Он взял подсвечник, в котором еще горело несколько свечей. – Кара вам хотела показать еще один сюрприз. Но, думаю, лучше пусть она поспит.

– Еще один сюрприз? – Я попыталась, выполняя просьбу Кары, придать своему голосу интонацию радостного возбуждения.

Мы прошли по коридору, не включая свет. Питер первым шагнул в дверь, обитую сукном, и первым стал подниматься по винтовой лестнице. Только тогда я вспомнила о лице в окне и о том, что сама не была наверху с тех пор, как вернулась из Лондона. Хотя теперь я уже думала об этом видении без прежней уверенности. Может, я тогда все-таки напутала с этажами?

Дверь наверху оказалась приоткрыта. Питер толчком отворил ее пошире, но я опасливо медлила, глядя, как вокруг пляшут наши тени.

– Неужели вы по-прежнему считаете, что видели здесь кого-то? – спросил Питер.

– Нет. – Я покачала головой. – Нет, скорее всего, не видела.

Но здесь чувствовался какой-то своеобразный запах, похожий на тот, который я ощутила, когда только-только приехала и сняла коврик в ванной. Запах матраса, который я когда-то делила с матерью, пока не явились люди, которые его забрали – вместе со всеми прочими вещами, не имевшими никакой ценности.

В моей спальне Питер поднял канделябр повыше. Армейская койка исчезла, ее место заняла высокая односпальная деревянная кровать, рядом стоял подходящий по стилю шкафчик с ящиками, а на нем – лампа. Питер пересек комнату и включил ее, и я увидела ковер, о котором говорила Кара.

Он опустил ладонь на один из резных столбиков кровати:

– Полагаю, эдвардианская.

– О, Питер, – проговорила я. – Просто невероятно. Спасибо.

– Боюсь, матрасы не лучшего качества, но все-таки надеюсь, что они получше предыдущего.