Читать книгу "Мадам Лафарг - Александр Дюма"

Мы жалеем лягушку Лафонтена, которая лопнула, дуясь из гордости до размеров вола[143], но, быть может, мы ей позавидовали бы, квакай она у себя во дворце из кувшинок или в густом лесу камышей.

Медленная молчаливая работа, на которую я обречена, грозит мне лишь одной опасностью – я могу обмануться в собственной значимости и в мечтах занестись неведомо куда на крыльях непростительного тщеславия. Если за мной признать талант, то сомнений у меня не становится меньше, наоборот, он только подстегивает их, а лень собирает с этих сомнений обильную жатву. Я берусь, бросаю, начинаю вновь, пишу, зачеркиваю, мучаюсь попусту.

Разумеется, в тюрьме мне некуда спешить, но я с таким трудом довожу начатое до конца и так много оставляю недописанным! Хотя нет сомнения, что художник должен быть суров к своему творению и стремиться, насколько хватает сил, к совершенству. Вместе с тем ведь наряду с великими произведениями должны существовать и пустячные – болтовня, безделки, в конце концов, развлечения ума, уставшего от большой работы, отток, куда уходит избыток мыслей. Из этого избытка рождаются у меня мечты – дневные, порожденные горем, более реальны и болезненны, чем ночные. Когда-то этот же избыток тратился на чарующие разговоры в гостиных. Великолепные умы являлись в свет и расточали не пригодившиеся жемчужины, каждый мог подбирать их – придворные Людовика XVIII так подбирали жемчуг, падавший с одежды герцога Бекингемского[144].

Сегодня беседы знати заменили газеты, к ним стекаются со всех концов света мнения и мысли, на их страницах они сражаются. В газетах расцветают неожиданные сравнения, рожденные событиями дня, мелькают воспоминания, проливаются слезы, о которых забудут завтра, словом, в них кружится пестрая внешняя жизнь, такая кипучая и такая хрупкая.

Вы видите, Дюма, я уже почувствовала себя свободной, почувствовала автором, поэтом, ожила на свободе, словно у меня есть уже известность и я счастлива. И все это – благодаря вам.

В ожидании лучшего позвольте мне послать вам несколько беглых разрозненных набросков и скажите, имеет ли надежду женщина, написавшая их, когда-нибудь жить достойно трудами своего пера?

Друг моей матери, пожалейте ее дочь!

Мария Каппель» .

Я долго размышлял над этим письмом. Оно меня убедило. Но чего стоит человеческая убежденность? И способна ли она служить подтверждением истины? Не побивает ли, не побеждает ли каждый день истину вера? Разве религиозная догма не вменяет нам в обязанность верить в невозможное, и верующие верят, не сомневаясь. В конце концов, я не видел, как Мария Каппель сыпала яд в стакан своего мужа. Существует два заключения: г-н Орфила объявил – «да», г-н Распай возразил – «нет». Я скорее поверю г-ну Распаю, считая его специалистом куда более значительным, чем г-н Орфила. Но я и сам на протяжении своей жизни достаточно занимался химией и анатомией, чтобы знать: мышьяк методом кристаллизации можно обнаружить в желудке умершего либо в день смерти, либо на следующий. Впоследствии среди продуктов разложения вычленить его практически невозможно. Распай заявил: «Мышьяк присутствует всюду, и я могу обнаружить его даже в кресле г-на президента!»

К несчастью, подобное заявление не является для меня материальным доказательством, поэтому я вновь обратился к области психологии и нравственности. Марию Каппель я знал с детства. Во время наших недолгих встреч я достаточно изучил ее характер, ее нервную организацию. Рассматривая ситуацию с точки зрения морали, я пришел к определенному убеждению. Я проверял и перепроверял свой вывод, но убежденность моя оставалась неколебимой.

Я провел бессонную ночь, но прошла она не в сомнениях – если они и были, то в ходе анализа рассеялись, – а в испытании моей веры и в ее укреплении. И вот что я ответил Марии:

«Дорогая Мария,

миссия, которую вы на меня возлагаете, прося быть для вас Вольтером, тем достойнее, что Вольтеру удалось восстановить только доброе имя Каласа, приговоренный к смерти парламентом Тулузы, он был казнен, и воскресить его было невозможно, а вы, Мария, к счастью, живы. Благодаря смягчающим обстоятельствам вас оставили висеть над пропастью, и оттуда до меня донесся ваш исполненный отчаяния и тоски крик о помощи.

Слово обладает великим могуществом, но убеждать оно может только тогда, когда убежден говорящий. Вольтер был убежден в невиновности Каласа, и поэтому выиграл процесс, защищая мертвого от живых. Я же не только не убежден в вашей невиновности, но, напротив, верю, что вы виноваты, так как же я могу защитить вас? Бог будет не на моей стороне.

Но поймите меня правильно, Мария. Не считая вас невиновной, я считаю, что вы достойны прощения. Если бы вы хотели доверить мне вашу защиту на поприще закона – я не могу подобрать другого слова, – я был бы готов вас защищать. Мы оспорили бы кражу, оспорим отравление, и я берусь удвоить число ваших сторонников.

Более того, с завтрашнего дня я буду делать все, чтобы добиться для вас помилования. Поверьте, надежда есть. Два человека уже были помилованы благодаря моему вмешательству, а положение их было куда хуже вашего.

Я уверен, что единственной помехой мне будет ваше родство с королевской семьей.

Что же касается ваших сомнений относительно вашего таланта, то вспомните, Мария, что я говорил вам во время нашей последней встречи у вашей доброй тети Гара – может, она и была к вам несправедлива, но любила она вас преданно и нелицемерно. Я сказал вам тогда: «Мария! Насколько я знаю ваш характер, ваше честолюбие, ваши притязания, ваши желания, вы вряд ли станете рачительной хозяйкой дома, но вы можете стать значительной фигурой на поприще искусства, если будете развивать свои таланты».

Я предложил вам уехать со мной в тот же вечер. Я говорил совершенно серьезно, и всячески помог бы вам, разумеется, исходя из ваших желаний, ради вашего счастья и в соответствии с тем, что предполагало для вас провидение.

Кем вы могли бы быть – певицей? Драматической актрисой? Писательницей? Не знаю. Могли бы вы быть Малибран, Дорваль или Жорж Санд, не могу вам сказать. Но у меня нет сомнений, что вы стали бы фигурой значительной, изысканной, неординарной!

Не сомневайтесь в своем писательском даре, Мария! У вас есть талант, и большой. Ваши воспоминания – произведение не только талантливой женщины, но и женщины с сердцем. Теперь относительно тоски, что одолевает узницу. Я дам вам один совет. Вы поэт в прозе , попробуйте стать поэтом в стихах . Работа над стихами поглощает нас целиком, в ней есть что-то возбуждающее и отрешающее нас от всего на свете. Проза – искусство слишком легкое, но не требует специального обучения, вернее, так принято считать, что не требует. Стихотворное искусство вбирает в себя и другие искусства – фактуру лепки, музыкальность. Занимаясь прозой, вы не заметите, как пробегут часы, занимаясь поэзией, вы вскоре ощутите, как у вас побегут дни.