Читать книгу "Первый - Дина Данич"

и до пяток — не столько от слов, сколько от того взгляда, которым он на меня смотрит.

— Извращенец, — шиплю ему в ответ.

— Но тебе нравится, — парирует Марат, а мне и возразить-то ему нечего. Рядом с ним я превращаюсь в постоянно возбужеднную самку. Сумасшествие какое-то.

В зале у нас, конечно же, места на последнем ряду.

Это настолько ожидаемо, что я едва сдерживаю улыбку.

— Давай-давай, царевна, сейчас начнется самое интересное, — говорит он и тянет меня на кресло.

— Не знала, что ты фанат мелодрамы, — фыркаю, устраиваясь поудобнее.

— А кто сказал, что я про фильм?

Мы взяли большую миску попкорна, и первые пятнадцать минут реально вроде как смотрим фильм. Кошусь на Бессонова, но по его лицу ничего не понять — равнодушно смотрит на экран. Я уже даже начинаю думать, что неправильно расценила его намек, когда мне на коленку ложится его горячая ладонь.

А затем безумно медленно начинает двигаться вверх. Мое предвкушение мгновенно забивает все клеточки тела, выгоняя любые другие эмоции погулять.

По коже бегут мурашки. В зале довольно прохладно — кондиционер работает на полную катушку. Так что контраст получается огненный.

— У тебя соски стоят, — тихо шепчет Марат, подбираясь к моему белью. — Бесстыдница. А говорила, что я извращенец.

Глупо хихикаю и шире раздвигаю ноги, при этом удерживая попкорн так, чтобы руку Марата было не видно.

— Течешь пиздец как, — комментирует он мое возбуждение. — Хочешь прямо здесь?

— Надеюсь, ты шутишь, — смущенно бормочу, наслаждаясь тем, как два пальца мягко проникают в меня. Приятное тепло разливается в животе, грудь становится еще более чувствительной, и я едва сдерживаюсь, чтобы не прикоснуться к ней.

— Или можешь мне отсосать, — предлагает он порочным голосом. — Уверен, ты при этом еще и сама кончишь.

— А ты в курсе, что вообще-то кто-нибудь из сотрудников может это увидеть? И даже заснять на телефон или потом с видеокамеры запись стащить.

Мы встречаемся взглядами. Марат ухмыляется.

— Но тебя ведь заводит мысль о том, чтобы сделать это?

Он проводит пальцами мне по губам, тогда как второй рукой продолжает ласкать между ног. Медленно киваю, завороженно глядя ему в глаза.

Наверное, мы оба безумцы. Но мне плевать. Нам хорошо, а это главное. Уже завтра нас ждет непростое испытание, так что сегодня лучше взять по полной.

— Давай сбежим? — предлагаю я. — В туалетах камер быть не должно.

— Ты в курсе, что ты испорченная царевна? — довольно шепчет Марат. Убирает свою руку, предварительно поправив мне белье.

Зал полупустой, а на заднем ряду так и вовсе только мы, но все равно я не рискую продолжить прямо здесь. Оставив попкорн прямо там, мы покидаем зал. Я хихикаю, представляя, как это должно быть смотрится.

Мы едва оказываемся за шторой кинозала, как Марат прижимает меня к стенке и вгрызается в мой рот. Трахает языком так, что еще немного и…

— Не здесь, — прошу его. Бессонов кивает, и, взяв меня за руку, тащит к выходу.

После полумрака кинозала я щурюсь от яркого света и потому не сразу понимаю, что Марат тормозит.

А затем я вижу у его виска стало пистолета, который держит мой отец.

Сердце гулко ухает вниз, а страх стягивает горло.

“Не успела”, - проносится в голове.

— Руки убрал от моей дочери, — очень тихо говорит отец. — Быстро.

— Пап, нет! — тут же кричу и рвусь вперед, чтобы закрыть собой Марата, но кто-то удерживает меня за плечи так крепко, что я не могу и шага сделать.

Стою пораженная и тут же слышу мамин голос:

— Не дергайся, Викуль.

Бессонов на удивление спокоен. Чувствую, как он поглаживает мою ладонь, и когда отец его тащит в сторону спокойно отпускает меня, не проронив ни слова. Лишь оборачивается и подмигивает, мол, все в порядке. Но я-то знаю, что все не так радужно!

— Папа нет! — снова шагаю в сторону Марата, пытаясь вывернуться из маминых рук. — Не трогай его! Не надо!

— Пакуйте, — командует он, и двое охранников, стоящих в паре метров, тут же подходят к Бессонову. На меня отец практически не смотрит. Он вообще сейчас выглядит крайне угрожающе. Но я даже не думаю о себе, о том, что он может злиться. В голове только одна мысль — защитить Марата.

— Не смейте! Я… — осекаюсь, едва отец оказывается рядом и, перехватив меня за шею, нажимает на ту. Перед глазами плывет, а затем и вовсе темнеет.

— 27 Вика

Открыв глаза, первое, что понимаю — я дома. Я наконец-то дома. В своей комнате, которая до сих пор моя, несмотря на то, что…

Тут же вспоминаю все случившееся и подскакиваю с постели, испуганно глядя по сторонам.

В моем любимом кресле, стоящем напротив кровати, сидит мама и внимательно так смотрит. А у меня впервые с ней такой диссонанс — не знаю, что сказать.

Вроде бы я рада ее видеть, но в то же время злюсь.

— Мам, где он? — сразу спрашиваю, поднимаясь и выпутываясь из пледа, которым укрыта.

— Не торопись, — мягко возражает мама и кивает на стол, на котором стоит поднос с чайником и двумя чашками. — Я тебе чай твой любимый заварила.

— Серьезно? — охаю, глядя в ее невозмутимое лицо. — Мам, где Марат? Что с ним сделали?

— Вика, — весомо роняет она таким тоном, после которого обычно даже охранники наши смиреют.

— Я уже двадцать один год Вика! — возмущаюсь. — И знаешь что? Это значит, что я в состоянии сама решить, как мне жить, ясно? Если не хочешь говорить, то я сама все узнаю!

Направляюсь к двери, но вот какая шутка — та заперта.

— Мам, ты серьезно будешь держать меня взаперти?

— Сядь и выпей чаю, — бескомпромиссным тоном заявляет она.

У меня сейчас только одно желание — разнести все к чертям, лишь бы меня выпусти. И чай это я готова вылить на пол, да хоть что сделать — только бы она ответила и отпустила к нему.

Даже не подозревала, что буду настолько сильно переживать за Бессонова.

— Не волнуйся, мужчина твой в порядке, — уже мягче добавляет она. — Время есть.

Шумно выдохнув, иду ко второму креслу и сажусь. Разливаю чай и пытаюсь залпом выпить свой. Естественно, обжигаюсь, шиплю и отставляю чашку обратно.

— Успокоилась? — участливо спрашивает мама.

— За что ты так со мной? — угрюмо спрашиваю. — Я думала, ты меня любишь.

— Люблю, — совершенно невозмутимо кивает она. — Поэтому я здесь, Викуль. В тебе сейчас говорят эмоции.

— А в тебе бы не говорили, если бы твоего мужчину забрал отец, готовый свернуть ему