Читать книгу "Переполох на загонах - Платон Головач"

от нас жизнь колхозная и на их поле, но не открестятся, пойдет она, по всему полю пойдет, по всей земле пойдет, потому что захотел человек лучшего, кото­рого веками не видел... Пойдет она по всей земле!..

А теперь запоем «Интернационал».

И слабым хриплым голосом один пропел первые слова гимна. А за ним вздохнули все и дружно подхватили крепкими голосами:

Это есть наш последний

И решительный бой!..

С холма неслись навстречу солнцу слова гимна, стла­лись над тоскливыми полевыми просторами, призывали. Далеко в поле шел человек. Он услышал песню, остановился, прислушался и через поле, по прошлогодней осен­ней пахоте, побежал навстречу песне.

Еще никогда, никогда в жизни Панас не знал такой радости. Он не понимал, то ли говорил, то ли думал та­кое, только казалось, что все вокруг вторит его взбудора­женным мыслям.

«Я радуюсь,— говорило все существо Панаса,— что осуществляются мечты самых великих людей земли. Че­ловек в древние века пришел к земле, чтобы кормиться ею. Земля тогда давала человеку самую малость. Человек боролся с природой, боролся за то, чтобы поесть и выра­стить детей. В этой борьбе очень часто побеждала чело­века природа, но упрямый, боясь голодной смерти, человек собирался с силами, и природа покорялась ему. Чело­век научился брать богатства земли, научился делать ма­шины, овладел морями, реками, воздухом. Да только ни­как не мог человек сделать такое, чтобы не было на земле между людьми неравенства. Есть люди голодные и сытые, есть такие, что ничего не делают, и такие, которые гиб­нут в вечном труде из-за куска хлеба.

Поэтому еще задолго до наших дней лучшие из людей начертали на своем знамени одно великое слово. Слово это — коммунизм. И во имя его эти люди пошли бороться против тех, кто, не работая, жил, кто жил результатами труда других. Сотни, тысячи шли за ними, а царь и его слуги именем бога хватали их, заковывали в цепи и броса­ли за решетки тюрем, ссылали на каторгу в далекие таеж­ные места, вешали, расстреливали, отнимали у этих людей самое дорогое, что было у них, жизнь. Но жизнь их не прекращалась, она пылала все ярче, и на их место пришли миллионы людей, прежде угнетенных, обиженных, и це­ною жизни лучших из лучших отвоевали право на стро­ительство коммунизма.

Мы хотим, чтобы на земле была жизнь радостная, светлая, умная. А они и вот этот поп, ведущий за собой толпу несознательных людей, хотят для человека беско­нечных страданий.

Мы запахали только одну межу. Но у кого не билось сильнее чем обычно в этот раз сердце? Вековую межу мы запахали, межу, что не давала вам назвать друг дружку братом, что вызывала ссоры и драки и делала нас вра­гами.

Веками был скован человек цепями неволи. И века межами, как цепями, была скована земля. Человек осво­бодил себя, а теперь рвет цепи на земле, чтоб богаче были ее сокровища, которыми живет человек».

Люди стояли беспокойные, смотрели то в землю, то куда-то в сторону, в поле. Женщины вытирали уголками платков глаза. Ветер разглаживал над людьми флаг.

Молодой парень, шедший с третьей парой за плугом, не двигаясь, долго смотрел на флаг, составлял буквы в слова, мелькающие под ветром и крикнул, подняв вверх руки.

— Да здравствует коммунизм!

Опять пошли цепочкой пары коней. Темно-серая по­лоса свежей пашни ширилась, занимала все больший и больший простор холма, приближалась туда, где за лугом стоит молодой зеленый ольшаник.

С поля расходились люди и на прощанье говорили друг другу радостные слова. Через поле в деревню возвращалась молчаливая процессия с иконами, предостерегала.

* * *

Когда Клемс, напоив коней, возвращался в хату, на двери сеней заметил приклеенную хлебом бумажку. Он осторожно оторвал ее и принес в хату. На бумажке было написано: «В восемнадцатом году тем, кто взыскивал раз­верстку, мы в живот сыпали гречку и ячмень, а тебе, если не уберешься немедленно отсюда, насыплем сырой земли».

Панас прочитал написанное, и хоть там не говорилось, к кому обращаются авторы угрозы, он, как и все, бывшие в хате, сразу понял, что речь идет о нем. И сразу испуган­ная Галина предупредила:

— Не надо тебе никуда вечером ходить, остерегаться надо.

— Осторожнее надо,— добавил Клемс,— кто их тут разберет.

Панас улыбнулся, спрятал бумажку в карман и отве­тил:

— Хорошо, что предупредили письменно. Буду теперь осторожнее.

Пошли запрягать коней.

А в это время в соседней деревне, в трех километрах от Терешкиного Брода, крестьяне сами созывали собра­ние. На собрание приглашали только некоторых, заранее намеченных.

Панас и еще два молодых хлопца выехали допахи­вать кусок ржища. Было еще совсем рано.

Недалеко от места, где начинали пахать, густой мо­лодой ольшаник. Ветви молодой ольхи обсыпаны зеле­ными почками. Они блестят росою. В каплях росы ис­крится солнце. Почки под солнцем полнеют, наливаются липким соком. На пашню садятся и ходят важные гра­чи. Над полем поднимаются и падают на землю, рассы­паясь песнями, жаворонки.

Панас прогнал одну борозду и сбросил пиджак, поло­жил его на пашню. Было душно.

В соседней деревне, в самой первой хате по улице, сошлось тридцать два человека. Тот, кто созывал собрание, вынул осторожно из-за пазухи лист чистой бумаги и положил ее на стол.

— Давайте начинать,— сказал он.

— А кто ж нам напишет? — спросил второй.

— Сами, я думаю, напишем. Что ж тут не написать? Напишем...

В Терешкином Броду но дворам торопливо бегали женщины. Забегая во двор, они стучали в окно соседа, звали хозяйку и шли дальше. Скоро возле церкви собра­лась толпа женщин. Некоторые из них держали в руках палки, другие пришли с лопатами, третьи так, с пустыми руками.

Явился сторож и открыл дверь церкви. За ним при­шел высокий, тощий мужчина в старой черной рясе. Че­ловек этот вошел в церковь, прошел к аналою и там остановился. Сторож принес ему с алтаря икону распя­того Христа. В церковь заходили женщины и крестились. Человек в рясе поднял над головой икону, благословил ею женщин и начал говорить. Женщины стояли молча и слушали проповедь незнакомого человека...

Сытые лошади идут быстро, и пашня все ближе и ближе подстилается к ольшанику.

— За час допашем,— говорит Панас.

— Захотим, так и раньше еще,— отвечает второй па­харь.

— Раньше нет, коням отдохнуть надо.

Легкий ветер прилетает с поля, приносит приятную прохладу, и от этого легко идти вдоль загона, подставлять ветру вспотевшее лицо...

— Начинаем писать,— говорит крестьянин,— надо ж управиться к вечеру сходить в Терешкин Брод и усло­виться.

—