Читать книгу "Неудержимая. Моя жизнь - Мария Шарапова"

Тренер ушел, и остались только мы с папой, как всегда в критические моменты. Он улыбался. Нет, он не улыбался – он смеялся.

– Почему ты смеешься? – спросила я.

– Потому что я знаю, что ты выиграешь эту игру, и мне весело, – ответил он.

Наверное, это был первый и последний раз, когда я видела отца, смеющимся перед игрой.

– Ты что, с ума сошел? – поинтересовалась я. – С чего ты взял, что у маня есть шансы победить?

– Потому что ты уже победила, – ответил Юрий. – Потому что накануне ночью я видел сон, который был больше, чем просто сон. И это уже случилось. Ты уже выиграла и эту игру, и весь турнир. Теперь тебе надо просто выполнить то, что уже произошло во сне.

Он схватил меня за руку и внимательно посмотрел мне в глаза своим пристальным, немигающим взглядом.

– Ты выиграешь этот чертов матч, Мария, – сказал он. – Так иди и выигрывай.

– Прости, что ты сказал?

– Ты слышала. Иди и выигрывай.

– Если ты так думаешь, то ты совсем не следил за игрой.

– Я не думаю, я знаю. А теперь иди, выполни все, о чем мы говорили, и выиграй матч.

Тут уже засмеялась я сама. Потом я разозлилась, а потом испугалась до потери пульса. Но это возымело свой эффект. Через минуту мое настроение полностью изменилось, и от мыслей о том, что у меня нет никаких шансов и что я проиграла, еще не выходя на корт, я перешла к уверенности что победа будет за мной, если у меня хватит силы воли завоевать ее.

После перерыва все стало по-другому. Как будто я вышла из транса. Вместо тумана перед глазами я ясно и четко увидела окружающий меня мир. Неожиданно все мои удары стали находить свои углы на корте и попадать по линии. Я никогда не была мастером передвижений по корту. Вперед-назад – это еще куда ни шло, а вот вправо-влево было совсем плохо. Многие годы Макс называл меня «черепахой». Но если вы наносите удар с достаточной силой и посылаете мяч достаточно глубоко и точно, ваши передвижения ничего не значат. И они действительно ничего не значили после перерыва. Очки выигрывались быстро и четко. Очко. Очко. Очко. Я отбивала ее подачи. Я заставила ее разыграть дополнительный мяч. Я даже выходила к сетке, как этого хотел мой тренер. После перерыва я выиграла свою подачу, потом выиграла подачу Дэвенпорт, а потом опять свою. Три подряд выигранных гейма позволили мне вернуться в игру. Выигрывая, я все больше верила в себя. А чем больше я верила в себя, тем агрессивнее становилась. А чем агрессивнее я становилась, тем больше Дэвенпорт уходила в глухую оборону – всегда опасно заранее думать, что матч выигран – а потом она посыпалась.

Второй сет я выиграла на тай-брейке. Именно этот момент и сломил моральный дух Линдсей. В третьем сете я как будто во весь дух летела на скейтборде вниз по склону. Я еще раз выиграла ее подачу, а потом еще раз. А потом я подала на матч. И попала в угол. Линдсей отбила слишком медленно, и все было кончено. Я опустилась на колени. А потом бросилась к сетке, потрясенная в лучшем смысле этого слова. Линдсей пожала мне руку и сказала что-то вроде: отличная работа, как будто она действительно так считала. То есть я хочу сказать, вы можете придумать более сложную ситуацию? Мне кажется, что после матча у сетки говорится гораздо больше всякой хрени, чем во всем остальном мире. Но Линдсей человек ранимый и искренний. Мне кажется, что, с одной стороны она участвовала в матче, и в то же время как бы наблюдала за ним со стороны. Поэтому, хотя она и была раздавлена проигрышем – не часто появляется возможность выйти в финал турнира Большого шлема – она могла оценить то, что сделала я, всю невозможность и важность (для меня) такого возвращения. Она радовалась за меня. Я пожала руку судье, помахала болельщикам, но в голове у меня вертелась только одна мысль: «Мне нужно будет платье для Уимблдонского бала».

* * *

В этом турнире 2004 года была приятная для меня гармония. В тот год Мартина Навратилова играла на Уимблдоне последние матчи в своей профессиональной карьере. Ей было сорок семь лет, и она появлялась во Всеанглийском[63] клубе уже в тридцать первый раз подряд. Потрясающе! Она играла за свой двадцать первый титул в парном разряде. Идеальное совпадение. Ведь именно Навратилова заметила меня в той «клинике» в Москве, когда мне было всего семь лет. Она выделила меня из всех, поговорила с отцом и отправила нас в Америку. И теперь, спустя десять лет, наши пути вновь пересеклись. Помнит ли Навратилова ту нашу давнюю встречу? Для нее она не имела никакого значения. А для меня она значила в жизни все.

* * *

За день до финала я проснулась с больным горлом.

Как ни прискорбно говорить об этом, но это вошло у меня в привычку. Я держусь, держусь и держусь, а потом, в самый критический момент, за день до важного матча или события, моя иммунная система сдается. Я дотрагиваюсь до перил, или жму кому-нибудь руку, и, вот вам, пожалуйста, я начинаю кашлять в самый неподходящий момент. Я решила бороться с болезнью при помощи своей силы воли. То есть заставить себя выздороветь точно так же, как я заставила себя вырасти, раскачиваясь на трубе для вешалок в моем шкафу во Флориде.

– Завтра у меня финал Уимблдона, – сказала я сама себе. – Мне непозволительно чувствовать себя меньше, чем на 100 % в финале. И поэтому к финалу Уимблдона я буду чувствовать себя на все сто.

Я сделала все то, что обычно делаю по утрам – потренировалась, а потом участвовала в пресс-конференции, что является обязательным. К тому моменту, как я вернулась домой, мой нос был заложен, горло болело, и, черт побери, у меня была сильнейшая простуда.

Мы вызвали врача, который появился в доме и осмотрел меня с помощью всех приспособлений, которые были в его большом черном саквояже.

– Ну, что сказать, Мария, – сказал он в конце, пожимая плечами. – Вы больны. Хорошие новости – у вас нет температуры, это не вирус и не грипп. Банальная простуда.

– И как мне с ней бороться? – поинтересовалась я.

– Побольше жидкости, побольше сна и не перерабатывайте, – посоветовал он. – Все, как обычно. Через неделю все пройдет.

Я поблагодарила его, поднялась к себе в комнату, бросилась на кровать и разрыдалась. А потом позвонила маме. Это тоже вошло у меня в привычку. На людях я жесткая и невозмутимая, потому что люди могут причинить зло, а потом я звоню мамочке и начинаю рыдать.

– Почему, почему, почему?

Она заставила меня замолчать и успокоиться, а потом велела мне прекратить себя жалеть.

– Завтра ты играешь самую важную игру в жизни, – сказала она. – Отдохни сегодня и постарайся думать позитивно. Если ты так сделаешь, то все будет в порядке.

Остаток дня я провела в постели, читая бульварные журналы и поглощая чай с медом.

Перед тем как заснуть в тот вечер, я решила заняться аутотренингом. И лежа там, под толстым лоскутным одеялом, в высокой английской кровати, в абсолютно темной комнате, я стала говорить со своим телом точно так же, как Юрий говорил со мной во время перерыва в матче с Дэвенпорт, вызванного дождем.